Ну да, умотать их в ничто.
Иноичи даже на войне так много не бегал, между прочим. Чего только не сделаешь ради психологического благополучия оклеветанных граждан Конохи.
Хирузен торчит мне медаль за заслуги перед отечеством, — не без вредности решил Яманака. — И премию, если я вдруг окончательно угроблю левое колено.
И хотя завтрак получился вкуснее от голода, и никакие кости не пришлось вправлять обратно, всё равно казалось, что Иноичи убежал от армии кровожадных сусликов. Его можно было выжать и повесить на верёвочку — так сильно он пропитался потом.
Уже вдоволь наевшись, он вспомнил, что большая часть компульсий, по словам чёрной овцы, была на Орочимару так давно, что даже с Анко саннин не был самим собой.
И похвалил:
— Очень хорошая тренировка! — потому что товарищей в трудную минуту надо поддерживать вне зависимости от настроения и левого колена, (которое чувствовало бы себя знатно охреневшим, если бы оно могло что-то думать).
Орочимару тихо хмыкнул в свою чашку со всё ещё теплым улуном. Тень улыбки мелькнула на его лице — и сразу же сменилась задумчивым видом. Жёлтые глаза засветились печально и глубоко несчастно.
Иноичи мысленно пнул свою сочувственность, чтобы лицо не отразило и толику жалости. Незачем вгонять человека в ещё большую тоску своей кислой физиономией. Да и эксцентричного бега с препятствиями пока хватило.
— Вот что бы ты сделал на моём месте, глава клана Яманака? — задумчиво протянул Орочимару.
С Отогакуре, марионеточным Каге которой стал саннин? С подопытными, которых пытал, оказывается, не по своей воле?
Со своим будущим?
— Не знаю, — честно ответил Иноичи, не опуская чашки с улуном. Подумал. — Я бы не отчаивался, наверное.
У Орочимару затряслись плечи от смеха.
— Вся моя жизнь, — едва выговорил он, — все мои мечты… были чудовищно искажены. Теперь я вижу их настоящую цену… А дальше что? Бросить всё и вернуться в Коноху? Я и сейчас, считай, всё бросил… прячусь здесь от мира, как рак-отшельник… Просить прощения у людей за грехи, совершённые моими руками, но не по моей воле?
— Простить можно только тех, кто попросил прощения, — ответил Иноичи. — И никак иначе.
— А моя мечта? — от улыбки на его лице хотелось не улыбнуться в ответ, а не по-мужски расплакаться. — Я помню, как гнался за ней… — жёлтые глаза затуманились воспоминаниями, — как убегал от неё… как терял, искал и находил… Это была моя мечта, но не для меня, а для Цунаде, Джирайи и даже сенсея… Скажи… разве тебе самому не хотелось победить смерть? Разве ты не пережил самую страшную в твоей жизни потерю? Ты ведь вдовец, Яманака Иноичи, — саннин покачал головой, — а ведь улыбаешься. У вас был неравный брак, помню. Но всё же. Не понимаю. Как после этого не стремиться?..
Именно мечта меня привела во тьму, — не сказал Орочимару. — И чтобы окончательно выйти оттуда, я должен отказаться от неё.
Укажи мне путь, — умолчал.
Однако Иноичи было не привыкать к чтению между строк. Он задумался с глубоким вздохом, пытаясь наложить на мысль правильные слова.