Разделив муку на две неравные части, Лейла одну из них смешала с корой — нечего привередничать, всё полезно, что в рот полезло! — а из второй замесила обычное тесто. Не заметил бы кто, увидят — сожрут её саму вместе с лепёшками.
Пшеничный хлеб был не чета тому, что с корой — светлый, благоухающий священным домашним запахом домашнего печева. Ещё раз воровато оглянувшись, Лейла завернула их в чистую тряпицу — и затрусила к воеводиной землянке. Внутрь зайти она, однако, так и не решилась — поколебавшись, оставила свёрток на ступенях, стукнула пару раз в дверь и дала дёру.
Вечером, волоча под навес тяжеленные вымытые котлы, Лейла заметила, что в лагере, похоже, пополнение.
Всё было почти как в тот вечер, когда в лагерь привели их с Андрисом — дожидаясь воеводу, воины тесным кругом обступили пришельцев. Гостей на сей раз было трое.
У костра, так близко к огню, как только возможно, измождённо откинувшись, лежала женщина, судя по одежде — крестьянка. Глаза закрыты, из обмётанных губ рвётся частое жаркое дыхание. По всему видать — дело плохо.
К ногам женщины жалась маленькая фигурка. Ясно, бежала с ребёнком. Дитя завёрнуто, наверное, во все тряпки, что нашлись в доме перед бегством. Кто-то из солдат шагнул было к ребёнку, попытался взять на руки — но малыш только яростнее вцепился в материну одежду, припадая к женщине всем своим маленьким телом.
А вот кто был третий, Лейла не поняла.
На вид — юноша, почти мальчик. Белое лицо без усов и бороды, гладкое, как у девушки. Волосы до плеч — тёмно-каштановые, чистые и не спутаны. Рубаха, штаны, тёмный немаркий плащ — всё не новое, но чистое, аккуратное. Словно только что из дома вышел, а не в урмане спал — или где там его нашли. Странника в госте выдавал только дорожный посох — да и посохом-то назвать это было нельзя, просто толстая крепкая палка, даже не очищенная от коры, но с кожаной петлёй, приделанной, чтобы цеплять на запястье.
По тому, как примолкла и расступилась толпа, Лейла угадала приближение воеводы и поспешила юркнуть за ближайшую широкую спину. Ой, лишенько, не заметил бы — небось ещё гневается.
Воевода неслышным шагом подошёл к костру — Лейла всё удивлялась, как можно ходить так бесшумно в доспехе и в сапогах — опустился возле женщины на колени и о чём-то с ней заговорил. Лейла не слышала, но из уст в уста передали:
— Спрашивает, откуда она. Говорит — крестьянка. Деревня… лигах в двадцати… пришли, забрали… мужа и сыновей убили.
— А ребёнок нешто не её? — полюбопытствовала Лейла.
— Дочка, шесть зим. Не говорит.
— Не говорит? — удивилась Лейла.
В этот момент воевода обернулся и позвал:
— Лейла!
Колени тут же превратились в студень. И как она забыла, что у воеводы рысьи уши! Ну, отсыплет он ей сейчас полной горстью за всё — и за подслушанный разговор, и за лепёшки эти небось, и за то, что к костру явилась…
Но раз приказали, то надо идти.
Опустив голову чуть не ниже плеч, Лейла поплелась к воеводе на расправу. Тот обернулся при её приближении:
— Лейла, помоги мне.
Лейла проворно присела рядом с ним и, положив руку женщины себе на колени, принялась осторожно развязывать тесёмочки рукава. Женщина застонала.
— Остальные — пять шагов назад!
И то верно. Нечего тут парням пялиться.
— Ой, лишенько!
Осторожно закатав рукав и увидев, что было под ним, Лейла не смогла удержаться. В рукаве была уже не рука, а что-то багрово-чёрное и раздутое, как живот у павшей лошади. В нос ударил сладковатый запах гнилого мяса.
— Стрела… стрелой…
Женщина выдохнула эти слова едва слышно, но Лейла сразу обо всём догадалась — и, взглянув на воеводу, поняла, что догадался и он. Северяне ранили бедняжку стрелой — наверное, когда она убегала с ребёнком на руках. Может, наконечник был с ядом, а может, и этого не потребовалось — дело сделали пот и грязь. Теперь уж всё равно. До рассвета ей не дотянуть.
Воевода одними глазами указал Лейле на женщину, а затем — на собственный Лейлин шалаш возле кухонного кострища. Лейла понятливо кивнула. И то верно, не в землянке же ей умирать, посередь чужих мужчин.
— Я девочку накормлю? — осмелилась спросить Лейла.
Спрашивала она воеводу, но ответила снова женщина:
— Не возьмёт она… ни у кого не возьмёт.
Воевода сунул руку за пазуху и вытащил что-то, завёрнутое в чистую тряпицу, которую Лейла узнала сразу.
— Это хлеб, — внятно сказал он, глядя девочке прямо в глаза. — Смотри.
Он медленно развернул тряпицу.
— Возьмёшь?
Девочка молчала и только смотрела на воеводу исподлобья.
— Гляди, — воевода взял одну лепёшку и разломил. Запах свежего пшеничного хлеба защекотал ноздри, и Лейла тут же почувствовала, как кишки стянуло узлом.
Девочка робко протянула грязную ладонь — и, во мгновение ока схватив половину лепёшки, тут же запихала её за щёку, почти не жуя, словно боялась, что воевода передумает и отнимет.
— Пригляди за ней, — снова обратился воевода к Лейле. — Ещё половинку пускай съест, а больше до света не давай. Иначе ей станет худо.
Лейла молча кивнула.
— Так, теперь ты.
Лейла, уже успевшая напрочь позабыть про странного юношу, обернулась — тот стоял у самой кромки света рядом с воинами.