Лейла зажмурилась, когда Рогир падал на колени, но всё равно услышала и тот ни на что иное не похожий свист, с которым меч рассекает воздух, и жуткий глухой стук — как будто кто-то уронил на землю кочан капусты.
— Годвин!
Парня со скрученными за спиной руками подвели двое солдат и грубо толкнули, чтобы поставить на колени. Воевода снова взмахнул мечом — и голова Годвина упала на землю всё с тем же деревянным стуком. Лейла сглотнула комок в горле и с трудом подавила желание зажать рот руками, чтобы не дать плескавшейся где-то у горла похлёбке вырваться наружу.
Оставался один только Андрис. Он стоял, весь подобравшись, словно надеялся, что если сжаться в комок, то воевода его не заметит, и его лицо с перекатывающимися по скулам желваками имело такой зеленоватый цвет, как будто его голова не сидела ещё на плечах, а уже лежала, отсечённая, в пыли.
— Не вели казнить, отец родной!..
Словно со стороны Лейла услышала свой безумный крик, с которым рухнула на землю, обнимая босые ноги воеводы.
— Пощади его, воевода! Плетьми высеки, в железо закуй — только жизни не лишай! — пронзительно выкрикнула она и снова повалилась лицом в грязь. — Что хошь для тебя сделаю, что прикажешь — только пощади!
Молчание. Лейла подняла измазанное лицо, всмотрелась в глаза того, от кого зависело, быть Андрису или не быть — и увидела незнакомого мужа. Бенегар, которого она кормила с рук ягодами, исчез. Перед ней стоял княжий воевода — холодный и беспощадный, как сама смерть. И глаза у воеводы были мёртвые.
Ремесло воина — это ремесло убийцы. Только и всего. Мысль эта была настолько ясной, что Лейла удивилась, как она могла не прийти ей раньше. Воин — всего-навсего тот, кто делает живое мёртвым, не больше и не меньше. Потому и глаза такими становятся.
Лейла отпустила ступни воеводы и приподнялась. Теперь она стояла перед ним на коленях — как незадолго до того Рогир и Годвин.
— Казни меня заместо него, воевода. У нас одна кровь.
Лейла отпустила голову и отвела косу, открывая беззащитную шею. Вот оно как, значит, кончится. Интересно, успеет ли отрубленная голова понять, что её отрубили? И будет ли телу ещё больно заваливаться на бок?
Лейла ждала замаха, свиста рассекающей воздух стали — а его всё не было. И смерти тоже не было. Да что ж ты жилы тянешь, воевода? Убиваешь — так уж убивай!
— Встань.
Лейла поняла, что воевода обращался к ней только тогда, когда кто-то сильный подхватил её под мышки и рывком поставил на ноги.
— Андрис!
За спиной Лейла слышала тяжкое дыхание брата.
— Ступай, куда пожелаешь. А на моём пути больше не попадайся. Увижу — зарублю тотчас, и даже сестру твою не послушаю.
Воевода отвернулся и двумя резкими движениями стёр с меча кровь.
— Наворованное — вернуть, — отрывисто приказал он. — Летард! Проследишь.
— Будет исполнено.
***
Лейла не помнила, как добрела до кухни. Она сидела на чурбаке, уткнув лицо в подол, и повторяла себе, что надо встать. Куда-то пойти и чем-то занять руки. «Сейчас встану, — говорила себе Лейла. — Сейчас, ещё немного… немного…»
Кто-то лёгкой поступью приблизился, подвинул другой чурбак и сел рядом. Мелькнула безумная мысль, что пришёл воевода. Лейла отняла от глаз передник.
— Бродяжка…
Обидное прозвище, которым она никогда не называла своего друга, сорвалось с языка нечаянно, помимо воли — и Лейла судорожно расплакалась.
— Прости, я не хотела…
Бродяжка обнял её, утешая, как обнимал, бывало, маленькую Виту. Уткнувшись лбом ему в грудь, Лейла попыталась объяснить:
— Там воевода… А Андрис — он украл… и с ним ещё двое…
— Тихо, тихо. Не тревожь себя лишний раз. Я всё знаю.
Откуда бы, подумалось Лейле, но эта мысль тотчас исчезла, вытесненная облегчением от того, что, слава богам, Бродяжке не надо ничего объяснять. И Лейла разрыдалась ещё пуще.
Бродяжка прижимал её к себе, тихонько покачиваясь, баюкая Лейлу, как маленькую, и шепча что-то утешающее. Потом слова обрели мягкую напевность:
— …Не плачь, не смоют слезы кровь
На белом мраморном полу.
Ладони странников-ветров
Развеют стылую золу,
Как семена степной травы,
Что прорастают жаждой жить.