Наверное, если бы Осберт стал расспрашивать, Лейла бы всё-таки не выдержала. На её счастье, снаружи донеслись резкие удары металла о металл. Кто-то лупил в гонг что есть силы, и от этих звуков оживились все, кто был в хибаре — даже доходяги, лежавшие до того без движения.
— Ужин, — пояснил Осберт на вопросительный взгляд Лейлы. Хлеб давать будут. Пошли скорей!
Зачем торопиться, Лейла поняла очень скоро. Здесь, в лагере, и намёка не было на порядок. Узники рвали куски друг у друга из рук, теснясь, как на птичьем базаре. Не выпуская Лейлиной руки, Осберт стал пробиваться в середину — прямо к северянину, раздававшему хлеб. Налегая плечом и работая локтями, он сумел-таки добыть два куска — для себя и для Лейлы.
— Спрячь! — приказал он. — Да не в постели, а на себе — за пазуху сунь, да поглубже.
Лейла послушалась. Не давая опомниться, Осберт потащил её обратно к хибаре.
— Скорей! Место займём, пока ещё есть.
Лейле подумалось, что места на лежанке не нашлось бы и для воробья, но Осберт считал иначе. Высмотрев щёлку с палец шириной, он втиснулся туда одним ловким движением, махнул Лейле рукой:
— А ты чего?
С трудом вжавшись между Осбертом и другим доходягой, Лейла перевела дух.
— Тут всегда так?
— Нет, — помрачнел Осберт. — Бывает просторней. Когда народ перемрёт, а корабля ещё долго ждать…
Он оборвал себя на полуслове, заметив, как Лейла изменилась в лице.
— Да… а ты-то сюда как попала? Неужто они и тебя — в башню?
— Нет, — покачала головой Лейла. — Я на кухне была. В услужении.
— А в рудники тебя за что же?
Лейла долго молчала, прежде чем ответить.
— Да я… похоже, убила одного, — вымолвила она наконец. — Наверное.
— Так ты что же, сама не знаешь?
— Не знаю. Может, и не убила всё-таки. Но хотела. Веришь, никого никогда не хотела… а его вот хотела!
Осберт приподнялся на локте, вглядываясь ей в лицо. Лейла упорно смотрела в сторону. Больше всего на свете она сейчас боялась встретиться с Осбертом взглядом… или что он начнёт допытываться, что да как.
Осберт допытываться не стал. Вместо этого он одним резким движением перевернулся на живот и задрал рубаху, обнажая тощее грязное тело.
— Вот, — глухо вымолвил он. — Гляди хорошенько! И это ещё так, шуточки. Были те, кому много хуже пришлось. Так что не казни себя.
Лейла считала себя уже ко всему привычной, но от увиденного у неё ком подкатил к горлу. На спине Осберта попросту не было живого места. От шеи до пояса шла сплошная вязь плохо заживших рубцов, словно звери рвали у него клоки мяса. Большинство рубцов уже схватились блестящей розовой кожей, но кое-где она лопалась — от труда ли, от жёсткой постели? — и в этих местах кровь и сукровица сочились наружу.
— Не казни себя, — повторил Осберт. — Не люди они. Те, кто такое чинит, все людские законы переступили. И себя вне всяких законов поставили. Если б ты видела, Лейла… если б ты видела!
Голос его прервался, и до Лейлы донеслись глухие рыдания.
— Что ты! Что ты! — перепугалась Лейла. — Да что с тобой, Осберт? Воды хочешь?
Лейла уже вскочила с лежала, чтобы бежать за водой, но Осберт её удержал.
— Не надо, — всё ещё сдавленным от слёз голосом попросил он. — Прости, Лейла. Мы все тут такие. Я-то ещё ничего. А вот его — видишь?