Ближе к закату барон наконец покончил с накопившимися делами и переоделся в одежду состоятельного обывателя — завсегдатая приёмов, компанейца-весельчака, покорителя и утешителя женских сердец. Как много можно узнать просто слушая, боги! И как мало — спрашивая! Вопрошая. Вынюхивая. Как мало… Но… не этим вечером. Не сегодня… Голову кружит воспоминание аромата фиалки в благоухании белых ветрениц. Память смеётся голубоглазой брюнеткой. Адалия — герцогиня души. И душа барона поёт! Ноги сами несут в сад по ступеням крыльца, летят в вечереющем воздухе сквозь толпу, несут вдоль Долгары в стрёкоте кузнечиков по извилистой набережной. Уводят вдоль узкого притока, по мостику. И, вильнув, барон останавливается у знакомой ограды под тихий, чарующий голос арфы. Сердце замирает в благоухании роз и фиалок под плеск неторопливого безымянного притока, а душа Севериана сама представляет: как там, на втором этаже, подальше от суеты, нежные пальцы перебирают тугие струны арфы, как плавные движения рук заставляют бездушный инструмент петь, стонать, радоваться, как скользят вслед аккордам широкие рукава её платья. И всё замирает вокруг. Сердце трепещет. Так и хочется закрыть глаза и представить: вот оно счастье. Лишь протяни руку…и рука Севериана сама тянется на встречу волнующей музыке. На встречу прекрасному. Уверенно толкает боковую калитку садика. И среди роз барон одним духом достигает неприметной двери.
Ведь она отперта?
Без тени сомнения барон тянет кольцо и дверь впускает гостя из темнеющего Айраверта. Мимо ничего неподозревающих слуг узкая винтовая лесенка тайным путём ведёт наверх, кутает чарующей музыкой. Манит фиалкой. Заставляет всё тело петь. И барон останавливается, распахнув тайный вход в покои несравненной Адалии. Приваливается плечом к косяку и не смеет нарушить гармонию струящейся переливами музыки. Душа как свеча на лёгком тёплом сквозняке трепещет от вида возлюбленной. От грациозных движений рук. Иссиня чёрных кудрей шевелящихся волной в такт шевелению плеч, подающейся вслед за аккордом спине. Домашнее платье Адалии узорами цвета чертополоха по бирюзе охватывает нежный стан. И тонкий пояс в цвет волосам обнимает… Севериан прикрыл глаза под медлительные волны аккордов арфы. Погрузился в себя. И сердце ускорилось негой. Унесло в музыку. В музыку. Музыка и улыбка Адалии помогали согреться в проклятой долине. Адалия ждала. Ждёт. Как в наше время трудно найти верную женщину. Верную, даже в мыслях. Преданную. Обожающую. Понимающую. Найти труднее, чем легендарный морийский брильянт. И Севериан такую нашёл.
А музыка волнует душу. Фиалка дразнит. Пламя свечей дрожит на тёплом сквознячке у нотной тетради. Она сочинила сама…
Музыка стихла, а Севериан всё плывёт сквозь волы воспоминаний. Как впервые увидел молодую вдову на королевском приёме. Как незнакомка в сливовом платье сдержанной улыбкой отбивала настойчивые ухаживания роящихся вокруг баронов, герцогов, рыцарей. И никого из них не смущали её чуть резковатые черты. Её грустная улыбка. Её траур. Бароны, герцоги, даже старый мухомор Воран пригладил редкий пушок на лысой черепушке. Засеменил засвидетельствовать почтение вдовствующей герцогине: «Какая утрата… Ах-ох, светлейшая Адалия… не уберегли в долине Цветов…» А она грустно благодарила взглядом. Севериан тогда мимо прошёл. Она хотела побыть в одиночестве. В толпе, в обществе, но одна. И окружающие не поняли этого. А Севариан ушёл на балкон. В ночь. С бокалом крепкого вишнёвого. И просто ждал…
Ноздри защекотало фиалкой. В шуршании ткани на ухо шепнуло:
— Как дорога?
Ни любимый, ни дорогой, ни сердце моё — Адалия умудрилась вложить эту мысль в интонацию, и Севериан сгрёб в кольцо объятий любимую женщину. Заглянул в голубые подведенные тонким морийским угольком глаза. Как всегда: спокойные, улыбающиеся, внимательные. Есть в их глубине что-то общее с покойной принцессой. Огонёк, сила, забота? Севериан не смог разобрать. Никто не может. А она шепчет:
— В последний раз — ты прощался.