И проснулась от собственного смеха, ощутив, что щеки ее мокры, и мокра подушка, а горло сдавило так, что нечем дышать…
Уже светало – в конце мая ночи вовсе короткие, но бабка Катарина тихо дышала на лавке напротив – значит, еще совсем рано. Закряхтел, заворочался в колыбели малыш; Вета встала, тронула рубашечку – сухой. Но, похоже, скоро проснется и потребует есть. Бабка Катарина советовала уже отнимать Яна от груди – неделю назад ему исполнился годик, а молока у Веты стало меньше. Полтора месяца назад он пошел ножками и теперь уже вполне уверенно ходил, а порой и бегал, но часто по старой памяти опускался на четвереньки. Обстоятельный, деловитый, молчаливый, он напоминал Вете отца, графа Радича. И ведь всегда своего добьется, и не криком, не слезами, будет молча делать по-своему, даже если прикрикнешь.
Ян… Янек… Вета горько усмехнулась. Янек… Так называли того, большого, Яна только Патрик и граф Дейк, отец, никому другому виконт не разрешал таких вольностей. Что сказал бы он, услышав, как смеется и лепечет «мама» мальчик, названный его именем? Обрадовался бы? Упрекнул бы? Бог весть…
Катарина зашевелилась и сонно проговорила:
- Чего не спишь?
- Янек закряхтел, - шепотом, чтобы не разбудить сына, ответила Вета.
- Ну, и закряхтел, что с того? Небось золотая слеза не выкатится. Ложись, спи, пока можно. Скоро вставать уже…
- Ложусь, бабушка, - послушно ответила Вета и, наклонившись, поцеловала малыша в мягкую щечку.