Я не думал и тогда, когда бередил раны. Срывал запёкшуюся кровь. Чесал ногтями и впивался в собственное мясо. Оно было холодным. Я пытался расковырять его, залезть глубже. Ответа не последовало. Я знал, что мне должно быть безумно больно, но не было. Сказывалась порция обезболивающего.
Я отнял пальцы.
Их покрывала моя кровь. Она текла по ладоням, запястьям. Она капала на ноги. Стекала с них.
Он в самом деле сделал это.
Я прижал влажные руки к лицу и провёл линии до подбородка. В голове не было ни одной мысли, но я ощущал себя безумным и пытался сдержать насильственную улыбку. Она не поддавалась контролю.
Я пришёл в себя, когда фарфор разбился о дерево. С ошарашенным видом Яков стоял у двери.
Вернулся объект ненависти. Вернулась и ненависть. Я расплылся в улыбке:
— Даже не знаю, что на меня нашло.
Я действительно не знал.
***
Больше я не позволял такому случаться. Таблетки теряли действие, и я ощущал боль – будто иглы вонзались в мясо и вращались внутри, цепляя остриём неповреждённые участки.
У Якова плохо получалось делать вид, будто его это не волновало. И это заинтересовало меня: значит, ему можно меня калечить, но, если я буду наносить себе вред, это будет не устраивать его – прекрасный повод для манипуляции. Главное, чтобы он не окончился отсечением рук. Они мне ещё пригодятся.
Чтобы отвлечь Якова от тучных мыслей (я на самом деле поддерживал его, чтобы заручиться доверием), я спрашивал его о всяком. Даже если он мне уже рассказывал об этом. Ему не составляло труда повторять.
Когда я спросил, не познакомит ли он меня со своими родителями или бабушкой, которую на словах так сильно любит и боготворит, он ответил, что никого в живых не осталось. Проронив пару сочувствующих фраз, я удержался от вопроса: «А не ты ли их убил?».
Иногда я был настолько поглощён диалогом и хождением по трясине своих и его воспоминаний, что не замечал, как перехожу границу:
— Знаешь, из-за полиции я не смог посмотреть, что было в пакете. В моей квартире. Расскажешь? — Я не заметил, как эти слова кокетливо вырвались из моего рта.
— Об этом, — Яков заметно воспрял духом, — там была голова собаки. Как символ будущего года.
— Надо же.
Ну и выродок.
Я крепко сжал зубы.
Как он может быть таким беспечным? Как он может не понимать своих действий? Если бы я так мог, давно бы положил на свою безопасность и возможность остаться в живых.
Точно полоумный.
— Яков, — попросил я, чтобы отвлечься от мыслей: из-за них я мог сойти с проложенной тропы, — можно обезболивающее?
— Ты ведь уже принимал сегодня, — нерешительно проговорил он. — Много.
Чтобы заглушить мою ненависть понадобится куда больше.
— Сильно болит, — пожаловался я, оглядываясь на ноги. — Пожалуйста, всего одну.
Он грузно вздохнул и кивнул. Надеюсь, из понимания того, что этой болью меня наполнил он.
Я сохранил улыбку, пока болтал ногами и ждал исполнения своей просьбы.
Яков сел со мной и протянул таблетку, во второй руке – стакан воды, но брать их я не собирался. На коленях подобрался к нему и открыл рот, высовывая язык. Даже для меня это была крайняя форма развращённого поведения. Но я был способен на неё.
Я поднял глаза на Якова, а мой язык коснулся его пальцев. Таблетка упала на пол. На его лице испуг. Он не шевелился. Когда я повёл языком по стороне пальца, он додумался одёрнуть руку.
— Не стоит, — забормотал, прижимая к себе руку, словно ей достался удар, а не ласка. — Пожалуйста.
— Разве тебе не хочется зайти дальше? — спросил я, устраиваясь рядом.
Яков молчал, склонив голову. Я решил продолжить провокацию:
— Разве не думаешь об этом, когда, — я без лишних мыслей коснулся его паха и не договорил.
Яков сорвался с места.
— Я не хочу. Сейчас – всё и так прекрасно. Так и хочу дальше, — его голос дал брешь: он дрожал. — Я вернусь. — Ретировался.
Теперь-то я понял, почему он не просил от меня большего.