Как же бесит.
— Отлично. Поздравляю. Но в твои выдумки я всё равно не верю. Это глупость, от которой даже полиция отказалась.
— С чего ты вообще взял, что полиция от чего-то отказывалась?
— Потому что, — шипел я на Джесс. — Если тебе не хватает мозгов понять, что это нелогично…
— Это логично, Том, — вмешался Артур. — Если даже абстрагироваться от версии Джесс, то всё вполне логично. У тебя ободрана спина и есть синяки на обеих лодыжках, сам подумай: как такие следы ещё могли остаться?
— Они могли появиться как-нибудь отдельно! А то, что вы говорите — полная чушь! Напали, чтобы обокрасть и убить? Серьёзно? Это глупо и совсем не смешно! Сов-сем!
Я не кричал, я орал во всё горло на Артура и Джесс, но не видел их лиц и не слышал их голосов. Будто их вообще рядом не было. Ну и пусть. Пусть они уходят и больше не возвращаются.
Я прекрасно понимал, к чему они так настырно вели разговор, и совсем не хотел опять думать об этом. Эти чёртовы врачи и полиция с ног до головы осматривали меня каждый день и каждый чёртов день спрашивали, не вспомнил ли я чего. Сначала я никак не мог понять, почему. Почему так странно вела себя Джесс, а Артур ходил мрачный, почему так сочувственно смотрела на меня медсестра, почему так часто заглядывала полиция. Но однажды пришла девушка, психолог, и после недолгого разговора напрямую спросила, не был ли я когда-нибудь жертвой сексуального насилия.
Тогда-то всё встало на свои места.
Изнасилование. В моём случае это — самый простой и логичный вариант, который всё сразу же объясняет.
Я до последнего надеялся, что меня никто не насиловал, где-то в глубине души я даже был в этом уверен, пусть и не помнил наверняка. И вскоре — по уставшему и мрачному лицу Ли и концу всех расспросов и осмотров — я понял, что да, никто меня не трогал: на моём теле не было чужих следов, да и в машине ничьих отпечатков, кроме моих и семьи Гордона, не нашли. Со мной произошло что-то другое.
Полиция больше не смотрела на меня исключительно как на жертву — я этому был рад, пусть теперь сам попал под подозрение. Рад, потому что мне стало спокойней.
Меня точно никто не насиловал, и я больше не хотел даже думать об этом. Потому и кричал на Артура с Джесс, срывал горло, называя их слова и догадки бессмыслицей: нечего больше мутить эту воду.
Не знаю, что я ещё кричал им в лицо, но прекрасно помню, как вырывался и норовил выскочить в коридор, как саднило горло, как тяжело было дышать, как теплом разливалась боль в боку. Я чувствовал, что медсёстры прижимали меня к кровати, закутывали в одеяло. Чувствовал их тёплые мягкие руки. И слышал мелодичный голос, который спокойно шептал мне на ухо, что Джесс и Артур ушли, что всё будет хорошо и что мне нужно успокоиться и отдохнуть. Я что-то бессильно бормотал в ответ. А когда тёплые руки покинули меня и голос замолк, зарылся лицом в подушку и тихо, измождено плакал. Пока не стало всё равно.
Я проснулся глубокой ночью, чувствуя себя, как выжатая губка. В памяти всплывал недавний концерт, но я не считал себя в чём-то виноватым: если бы Артур и Джесс не приставали ко мне, этого бы не произошло.
Сценарий, придуманный Джесс, правдоподобен, и это пугало. Здесь, в больнице, у меня было полно времени размышлять о смерти в одиночестве. В этих стенах люди умирают на операционных столах и стонут по ночам так громко, что их мольбы эхом проносятся по коридорам. Я боялся смерти и не хотел даже думать о том, что она уже попыталась схватить меня за горло.
Но я знал, что не всё так просто. Всё не так, как думали Джесс, Артур и полиция. Иначе как объяснить то, что я видел?
Я никому не говорил об этом — то ли виденье, то ли сне, то ли слишком ярком воспоминании, — потому что сам не понимал, что видел, и не знал, как это объяснить. Всё произошло слишком быстро и неожиданно.