Оказалось не так это сложно — привыкнуть к переменам. К новой стране, к незнакомым, диким людям, к словам чужого языка, царапавшим горло. Даже к тому, что каждый день саднящая боль просыпалась в сердце, волнами расходилась по телу, и погасить ее можно было лишь кровью.
Но к одному Эдвин никак не мог привыкнуть, — к тому, что здесь так много солнца.
Сейчас, спускаясь с пастбищ по извилистой тропе, он смотрел на небо, безоблачное, далекое, и улыбался. Солнечные лучи касались дна души, текли теплом, и от этого было спокойно.
Тропа бежала вниз, петляла меж валунов, и отсюда, с высоты, видна была бухта, зеленые склоны гор, причудливо изрезанный берег, скалы... И солнце, дрожащее на воде.
Дойдя до ручья, Эдвин замешкался. Поток искрился, дробился в пену на камнях, и мчался вперед, водопадом срываясь со склона. Эдвин зачерпнул воду, сделал глоток. Вкус солнца напомнил о выпитой утром крови.
— Атли! — окликнул он того, кто шел впереди, и перепрыгнул через ручей.
Тот остановился на краю обрыва, обернулся.
— Я просил тебя, — сказал он, — не называй меня так, когда людей нет рядом. У меня другое имя.
Они редко бывали вдали от людей. И разговаривали редко — и там, где были люди, и там, где их не было. Но имя его Эдвин знал. Запомнил с первого дня.
А об этом дне не хотелось думать.
Эдвин смотрел, как внизу, среди скал, движутся лодки. Если приглядеться, даже гребцов можно было разглядеть, и различить, как взлетают и падают весла. Мир стал таким ясным с тех пор, как Эдвин умер.
Я убил тебя, сказал Атли в ту ночь. Сказал мыслями, потому что слов его языка не знал. Ты был человеком, стал демоном. Атли много говорил тогда — весь долгий путь по морю, вдоль незнакомых берегов. И тогда назвал свое имя. Его звали Лабарту, и Эдвину это имя не нравилось.
Но молчание затянулось, и Эдвин запрокинул голову, взглянул на небо.
— Здесь так много солнца, — сказал он.
Чужое удивление кольнуло изнутри, и Эдвин обернулся.
Атли смотрел вниз. Ветер трепал его незаплетенные волосы, бросал на лицо, и глаз было не разглядеть.
— Скоро будет мало солнца, — сказал он.
Его слова мешались с мыслями, тяжелыми и темными, и чтобы не погрузиться в них, Эдвин снова поднял взгляд к небу. Невдалеке, в роще выше по склону, начала выкликать свою песню кукушка. Эдвин досчитал до двадцати трех, а потом сбился со счета, потому что Лабарту заговорил вновь.
— Будет мало солнца, — повторил он. Говорил так тихо, что слова были едва различимы за журчаньем ручья. — Дни станут совсем короткими, почти все время будет темно. Выпадет снег...
Атли рассказывал дальше, и речь его не во всем была понятна, но понятными оставались чувства, и Эдвин задумался.
Яркие паруса скрылись за утесом — должно быть, лодки уже подошли к берегу, и из дома спешат к ним люди...
Эдвин дождался, пока Атли договорит, и тогда спросил:
— Когда наступит зима, гостей в доме станет меньше, останутся только те, кто здесь живут?
Атли кивнул.