Эдвин видит здесь солнце. Все хорошо, раз так...
Зимой не будет солнца, сказал Шимон.
— Молчи! — крикнул Лабарту и ударил кулаком по земле. Комья торфа посыпались вниз с обрыва. — Я не спрашивал тебя!
Никто не ответил. Только птица испуганно вспорхнула с ветки.
Лабарту встал, взглянул на солнце.
— Я все сделал правильно, — сказал он вслух. Ему было все равно, услышит ли его кто-нибудь — на этом языке никто не говорил здесь. — Я знаю...
Он не знал тогда, правильно ли поступает. Не думал об этом. Думать не мог — стоял на носу корабля, смотрел на приближающийся берег, ждал схватки. Море штормило, и палуба качалась под ногами. Небо клубилось низко, скрывало звезды, и волосы были мокрыми от морских брызг и прошедшего дождя.
Лабарту вглядывался в темный берег, смотрел с нетерпением, — скорей бы спрыгнуть за борт, выбраться из воды, ринуться в битву. Он надеялся на битву. Надеялся, что никто не предупредил это селение, и люди не успели сбежать, сидят теперь в своих домах за жалким частоколом, не знают ни о чем... Лабарту хотел драться с ними, хотел убивать. Больше ему ничего не нужно было здесь.
Но впереди, на темном берегу, уже различимо было движение, крики доносились оттуда, мелькали отблески огня, собаки заходились в истошном лае и где-то в отдалении блеяли овцы.
— Забегали, — засмеялся Торальд и хлопнул Лабарту по плечу. — Но много унести не смогут, вернемся с полными лодками!
Лабарту не ответил. Соленый ветер, ночь и близость битвы владели им, ни о чем другом он не хотел думать.
Эти люди считали его берсерком.
Нет.
Он был берсерком.
Без кольчуги, щита и шлема он стоял на кренящейся, качающейся палубе, сжимал секиру, и чувствовал, как поднимается внутри темная волна — ярость, смывающая мысли, — грозит уничтожить все, что окажется на пути.
Когда-то он знал восторг битвы. Но теперь в бою осталась лишь темнота, смерть и кровь.
Но было довольно и этого.