В груди у нее был меч Белогора — повезло ему, ударил он в испуге, но от упырицы он отбился.
— Ты в сердце бил? — каркнул Мстислав. — Как я учил?
— Я… Ратмира убили, — пробормотал Белогор. Он все никак отойти от тела не мог. — Как это… может быть? Он же лучше меня рубился. Да я его с детства знаю!
Мстислав схватил его за плечо, потряс.
— Убивают тех, кому не везет, парень. Успокойся, возьми себя в руки.
Но мальчишка все мотал головой, шептал, как безумный. Первые потери всегда их разбивали — и Мстислав таким же был, хотя уже и вспомнить не мог, кем были те, по кому он так убивался. Так что Мстислав подождал, пока несчастный мальчишка кое-как справится со своим горем, и потащил его прочь.
— Что… что мы будем делать? — вздохнул Белогор. — Что если еще кто-то… превратился? Из слуг или… Или Ратмир? Что если даже он скоро?..
Он остановился, как столб, но Мстислав поволок Белогора дальше. Темнота сгущалась в углах, разносились какие-то шорохи. Не к добру…
— Сжечь весь этот дом придется, — сказал Мстислав отрывисто. — До основания. Все равно никто тут жить не станет. После упырей-то.
Они выбрались наружу, так и не попав в лапы к жуткой нечисти. Может, и не было ее больше, но Мстислав предпочитал перестраховаться. Живых там тоже не было, иначе бы откликнулись на их крики и топот, а потом совесть Мстислава ничто не отягощало. Горел дом долго, но ночь была тихая, безветренная, да и собравшиеся не позволяли огню перекинуться на соседние строения. Наутро священник бродил по серому пепелищу, и повсюду разносились его заунывные песнопения.
Белогор потом жаловался, что гнилостный запах так и не отошел от него, несмотря на баню, на стирку. Но Мстислав знал, что парень справится. Как справился когда-то и он.
========== 24. домовой ==========
Домовой Иван Васильич всегда считал себя очень приличным и полезным духом. Он смутно помнил свою прошлую жизнь, улавливая лишь тусклые отзвуки самых важных моментов: смерть родителей, женитьба, рождение сына… Подробности потерялись в веках, но сама память надежно приковала его к дому и к семье, его потомкам.
Семья у него хорошая, заботливая, часто угощала его, хотя были они не то чтобы богаты. Но молочка плеснуть в миску — это завсегда, так еще и изредка, по большим праздникам, медом сластили. Домовой довольно мурлыкал, оборачиваясь пушистым черным котом, спускался к миске и вылакивал все до дна, обязательно облизывая усы. В ответ на такую заботу Иван Васильич никогда не бедокурил, не гремел посудой и не ломал вещи — напротив, подговаривал своим нехитрым колдовством, чтобы пыль сама рассеивалась, чтобы пауки не гнездились по углам, а еда у хозяюшки всегда получалась вкусной и сытной.
Иногда к ним приходил священник, старый и сердитый, скандальный очень. Он явно подозревал, что хозяева подкармливают домашнего духа, а его церковь этого не одобряла — Иван Васильич за это жрецов Белобога и не любил. Нет чтобы жить всем в мире… Но они хотели всего — только себе. Однако священник понимал, что у него не получится сделать из одного домового страшное чудовище, которое нужно срочно изгнать, поэтому он просто заходил и поглядывал по углам.
Иван Васильич показывался редко — почти никогда. Только детишкам, особенно самым маленьким, которые и не запомнят потом ничего. Когда все спали, выскальзывал из-за печки, оборачивался котом и забирался в люльку, сворачиваясь уютным клубком. Долгими суровыми зимами грел детей своего рода, а в другое время мог и поиграться с ними, размахивая мягкими лапами над счастливыми сморщенными личиками.
Днем он по большей части спал, потому что хозяев не было дома, работали они, трудились. А вот ночь была его временем, временем нечисти.