4.
В школьном возрасте время кажется бесконечным и невероятно вместительным. Например, вполне можно бросить девушку, чтобы потратить два года на то, чтобы заняться спортом, чтобы через два года предстать перед ней обновлённым красавцем и обнаружить, что она уже встречается с другим, например.
Дашенька эффектно сидела на полу в своём коротком цветочном сарафане, поглощала черешню и с негодованием рассказывала мне про то, что когда она решилась повести Петра на пляж, тот внезапно сообщил, что берёт тайм-аут: ему требуется привести фигуру в порядок.
— Он совершенно не думает, что через год или два я устану ждать. А я взрослею, мне безумно хочется понимания и регулярных объятий, а его интересует только его фигура! Как девчонка, ей-богу.
Даша вся была перемазана в черешневом соке, даже коленки, и ораторское искусство её в этот день было необычайным. Я заметила, что ногти она деликатно накрасила неуловимо нежным оттенком, а глаза её были подведены и оттого ещё более выразительны.
Девочка злостно нарушала все финальные штрихи моего вчерашнего плана.
Я, конечно, проснулась очень поздно, по вдохновению убралась в квартире, и тут зазвонила Даша — едва я взяла звенящую трубку, как её звенящий голосок начал умолять меня разрешить ей ко мне прийти. Движения мои приобрели скорость ураганного ветра, и квартира блистала, а я побежала за угощением.
Я купила пирожные и черешню и зашла домой. Пахло старой фотографической техникой и кожаными чехлами из-под неё. А в туалете пахло табаком дорогих сигар. Словно кто-то тут жил без меня эти двадцать две минуты. Все эти запахи напоминали мне одного учителя немецкого языка и музыки, который предпочитал фотографировать на старую «Лейку» из вкусно пахнущего коричневого чехла, а если и курил, то дорогие сигары по четыре фунта стерлингов за штуку — он заказывал их из Англии, пижон. Память на запахи иногда работает очень неожиданно.
Даша примчалась уже через три минуты, и ещё через пять минут мы весело смеялись над чудесами ловкости, которые она проявляла, пытаясь вразумить непокорного поклонника и вернуть его на путь истинный, то есть к ней на кухню лопать пирожные. Поклонник, он же Пётр, он же Юлька, показывал характер, мучился с гантелями и срывался только в воскресенье, тайком поедая у Даши трубочки с заварным кремом, пока она мыла руки.
Не всё так плохо, подумала я, и мы отправились гулять и наслаждаться солнцем, парком, смешными собачками карманных форматов и трогательными парочками. Даша вооружилась фотоаппаратом, который весил больше, чем она, и деловито снимала всё, что удостаивалось её внимания. Я поедала вишнёвое мороженое, когда моя бывшая ученица, а ныне доверенное лицо, Оля в традиционном бледно-зелёном повстречалась нам на пути и, приветливо поздоровавшись, пообещала забежать ко мне вечером. Даша ревниво заметила, что некоторые проявляют неоправданную фамильярность с учителями. Но, постаравшись быть справедливой, созналась, что Оля в целом достойна дружбы со мной как со старшим товарищем. Я знала, что у девочек своеобразная дружба-соперничество: обе наперегонки занимались музыкой, графикой, плаванием, фотографией и, что удивительно, математикой летом, просто чтобы заслужить моё одобрение.
Когда Даша ушла, у двери плавно материализовалась Оля, и с ней, конечно, мы закончили беседы далеко за полночь. Стараясь быть честной и выглядеть виноватой, я написала длинноволосому другу, что встреча снова откладывается, и, проводив часам к двум ночи девочку домой, где её родители уже стихли, вернулась к себе и категорически уснула.
5.
На самом верху Соловьиной горы я подвернула ногу. Не сильно, но обидно. Оступилась, и нога под странным углом провалилась куда-то. Я хотела предстать перед длинноволосым другом в более выгодном свете. Вместо этого я с перепачканной штаниной доковыляла до него и села на холмик, поросший бурой травой.
Мой друг понял меня без слов. Мы даже не поздоровались ещё, а он уже аккуратно стянул с меня кроссовок и носок и стал массировать подвёрнутую щиколотку.
Мой друг был высокий и худой. И я не думала, что у него такие сильные руки. Я старалась не морщиться, когда он пальцами стискивал мне сухожилия, но потом по ноге разлилось такое тепло, что я сразу ожила. А всего пять минут назад готова была позорно сбежать обратно домой. Ну как сбежать… Доковылять.
И я дала волю своему обонянию. Оно отказывалось верить, что в свежем утреннем воздухе едва уловимо пахнет фотографической кожей — настоящей, коричневой, из какой раньше делали футляры для фотокамер,— и дорогим табаком. И ещё чем-то совершенно изумительным, что не смогла понять даже я, угадывавшая запахи за пятьсот метров.
Мой друг надел мне на ногу носочек и кроссовок, зашнуровал в правильном порядке и тогда уже поздоровался. Я вдохнула его запах снова, полной грудью, сказала:
— Привет!
И рассмеялась. До того мне было хорошо.
Его звали Влад. Он не представился мне полным именем, сказал, что этого достаточно. У меня несколько дней не выходила из головы мысль о Дракуле, но на румынского графа мой друг совсем не был похож. Слишком молодые и живые глаза.
Вокруг разливался розовый океан света, и мы сидели рядом и пили кофе из его термоса. Горячий, крепкий и уютный. Я достала из рюкзака два кусочка пирога, и с его кофе пирог был ещё вкуснее.