Питч злобно ухмыляется и встает, покровительственно возвышаясь над беловолосым мальчишкой, который все также не отводит от него наивного, равно щенячьего, взгляда.
— Тем более я не так глуп, чтобы всю вину спихивать на неопытного наивного Духа, который три сотни лет тому назад из пеленок вылез. Ты не знаешь меня и недооцениваешь, Фрост.
— Но… Что же теперь? — Джек запихивает свои внутренние возгласы куда подальше, действительно понимая, что выяснять их отношения это последнее что нужно, и задает тот вопрос, который действительно важен. Для него, для, наверное, самого Кромешника… Для детей и Хранителей в будущем.
— Собираюсь исправить то, что творит твой любезный золотой друг каждую ночь, — Питч улыбается Джеку настолько хищной и в то же время многообещающей улыбкой, что опасный колкий холодок впивается иглами в спину Фроста. Но на ужас и подлое ликование одновременно, юный Дух ничего против не говорит, даже не имеет. Лишь кривится от упоминания золота и отводит, наконец, взгляд.
— Делай, что хочешь… Только детей не… не… — Джек не может это сказать, даже вымолвить не может и до белых костяшек сжимает руки в кулаки, а вокруг него расползается круг острого инея, раскрывая тем самым все его внутренние переживания и боль.
— Не убивать? — хмыкает Король Кошмаров, — Кто я по-твоему? Маньяк? Садист? Тварь из глубин, что похерила последние остатки здравого смысла и эмоциональных связей? Или считаешь меня таким же фанатиком, как твои дражайшие Хранители? — Кромешник конечно же не может не вставить издевку, несмотря на всю печальную ситуацию, для Фроста будет полезнее, как минимум та же злость, к которой мужчина постепенно его толкает, — Пойми, Джек Фрост, я — лишь Дух Страха. Тот, кто держит твоих любимых деток в праведном страхе, тот, кто естественно питается их страхами, насылает Кошмары, но я не убийца, по крайней мере, я никогда не убивал людей, тем более детей и существ, которые не могут за себя постоять.
— Прости… — прикрывая глаза, впервые Джек говорит с полным осознанием того, кому и для чего это извинение. Он знает, каких наломал дров и это минимальное, что может сейчас сделать. Это кажется ему маленькой крупицей, того что нужно исправлять.
— Не мне. Себе это скажи и прости.
Серьезный и вовсе без злобы или насмешек голос Кромешника раздается над головой парня, но когда Джек резко распахивает глаза, осознавая суть сказанного, и вновь поднимает голову, чтобы посмотреть Королю в глаза, того уже нет в подземельях. Только тени ласково стелятся возле босых ног парня, окутывая на дикость живым теплом.
***
Он медленно исправляет за добрым, очень, твою мать, добрым, Песочником сны. Превращает золотой песок в чернильный — крупицу за крупицей. Крадет и себе немного, восстанавливает силы, изменяет слащавые сны изощренными Кошмарами, потому что простые уже на добрых бесстрашных детей не действуют, вскармливает новую армию Кошмаров и медленно сплетает новую опасную игру, действительно теперь серьезную для Хранителей.
Джек же, только на следующие сутки, и то под вечер, выбирается наверх. Он сидит возле одной старой ели, без посоха, молча и почти не шевелясь, смотря вдаль — на кусок леса и ещё даже не до конца застывшее озеро; пусть и конец осени, но теплый, даже морозов особых не было, а он… Он и не хочет морозов.
Питч появляется бесшумно, мрачной тенью нависая над мальчишкой, злится на него, хочет ещё одну или даже две пощечины залепить, так, чтобы парнишка вновь взбрыкнул, начал махать своим дурацким посохом и даже обвинять во всех грехах мира. Такой увядающий Джек — унылое зрелище. Сломанный своим же лелеемым светом, Джек.
— Долго будешь сидеть? — раздраженно кидает Кромешник, но пока что попыток физически разозлить парня не делает.
— Не знаю. Если я тебе мешаю, могу улететь…
— Как же! Разбежался, мелочь, — фыркает Питч, явно своим тоном давая понять, что это слишком тупая идея для Фроста.