Он поднял свою левую руку вверх. Бронзового цвета перчатка слабо сверкнула на солнце.
Тот стоял так несколько секунд. Собравшиеся стали перешептываться, недоумевая.
Тишину разразил страшный визг, переходящий в кровожадный крик зверя.
Шаманы спешно отбежали от священного круга.
Крепкий лед изошел трещинами, а затем показались две могучие, покрытые толстой синеватой броней, лапы.
Все, кто был в первых рядах, от неожиданности попятились на несколько шагов назад. Все, кроме молодого гона Аро. Он с восхищением смотрел на белого дьявола из легенд о Дорго покорителе. Смотрел, как приводящая многих в ужас зубастая морда громадной твари вздымалась все выше, — к вершине священного Дома. Огромное извивающееся крокодилье туловище, покрытое прочной броней, явило себя слабо согревающему солнцу.
Только Аро подумал о том, где же крылья этого угрожающего демона, как броня на спине его, трескаясь, сползая к основанию длинного хвоста, оголила две белые кости. Кости резко растопырились по сторонам, а затем лопнули, — выпустив завораживающие красноватые паруса, из которых позже стремительно вырастали защитные шипы.
Все эти метаморфозы сопровождались воплями ледяного змея, что заставляли находящихся вблизи прикрывать свои уши.
— Это чудо… — прошептал Аро, глядя, как Дорго подошел к огромной пасти демона, поглаживая его чешую.
— А теперь скажите мне! Кто все еще не готов идти за мной?! — выкрикнул вождь, и звериный голос его слился с ревом чудовища.
***
Через длинный мрачный коридор некогда цветущей крепости Шаогуня, — шел мастер-кузнец Каттай. Нес он с собой вести императору.
— Да, заходи. — ответил Кантетшо на стук в дверь.
Император сидел в одних штанах напротив широкого окна и смотрел на луну. Судя по его виду — он пытался медитировать.
— У меня есть плохие новости, Кантетшо. — сказал мастер.
— Пронга, Каттай, пронга. Не торопись. — глубоко вдыхая, говорил тот.
— Но…
— Многое мне в этом мире, полном магии, понятно. Но вот ведь, кетто кефай, не могу я понять, как медитировать. Ты медитируешь хоть иногда, Каттай?
— Честно, нет.
— Тысячи людей концентрируются на внутреннем “Я” в поисках глаза души. А я не могу его найти. Может, правду говорят, что после смерти дитя магии теряет душу? Оттого, может, у меня и не получается сосредоточиться, не получается погрузиться в созерцание великого?
— Я не знаю, что ответить, Кантетшо.
— Пронга тебе, Каттай. Все ты знаешь… — после короткой паузы, добавил — Что за вести ты мне несешь, мастер?
— Наши небесные глаза в лощине Сайан подтвердили неизбежное. Новая орда северян уже собирается для наступления.
— Хорошо. Мы примем их удар здесь, в Шаогуне.
— Это еще не все, мой император.
— Что еще? — спокойно продолжал Кантетшо.
— Помимо огромной орды у них есть невиданная летучая бестия…
— Легендарный ледяной дьявол решил показать себя, значит? — уровень тревоги в голосе императора медленно поднимался.
— День великой битвы все ближе… — сказал Каттай.
— Подготовь новое жертвоприношение. В этот раз мы поднесем магии сразу всех, кто есть.
— Будет сделано, мой император.
***
— Тоннеки! — гвардеец “Белой гарды” забежал в ритуальный зал, где неподвижно сидел сын самурая.
Тот повернулся в его сторону.
— Мастер Весэх созывает всех членов ордена! Что-то происходит, пойдем скорее!
***
Ночной Шаогунь казался таким, каким он был годы назад.
Мысли о надвигающейся буре и жестокости поглощали Ооноке, стоящего на вершине одной из обзорных башен. Если они не смогут сдержать натиск, — столица зальется кровью, а все те, кому посчастливится остаться в живых, — станут служить в качестве рабочей силы Буревегам. Северяне рабов не берут, — всех врагов уничтожают.
Как много дел теперь лежало на его плечах! Факт того, что Такендо жив, конечно, несказанно радует, но как же было бы все просто, если бы все оставалось так, как было последние годы. Ему достаточно было пойти в смертельный поход и оставить все заботы позади, — погибнув при исполнении воли того, кто дал ему шанс на достойную жизнь. Ооноке презирал себя за подобные мысли. Ему просто хотелось обрести покой. Вечные битвы, убийства, кровопролития уже становились для него невыносимы. Хоть он и посвятил этому всю жизнь, казалось, можно было уже привыкнуть, но нет. Не выходило так просто. Если бы он привык, то утратил бы все то доброе и хорошее, что было внутри него с рождения.
Мечты. Иногда он представлял себе невозможное. Представлял, будто все проблемы и вопросы были решены. Не в один миг конечно, через год, может, несколько, но решены. Нет больше давящих обязанностей, нет гнетущего чувства долга. Жил он себе спокойно вместе с прекрасной Кимико в алхимической лавке до самой старости, и бед больше никто не знал. Все эти вожди, лидеры, полководцы, императоры, — все они пускай занимаются своими делами, купаются в славе и богатстве, а маленькую лавку не трогают. Маленькая лавка и Кимико, — это его. Его, — и тронуть это не смеет никто.