Весь день мы гуляли по Ленинграду. Позже к нам присоединился Паша. Ленинград был другой. Я не очень хорошо познакомилась с ним в будущем, но сейчас я понимала, насколько он отличается от Москвы. Штрихами, полутонами, энергетикой, людьми… Если Москва это город действия, то Ленинград — город мысли. Мыслеформы. Город ощущений и предчувствий, мистики и эзотерики, в то время как Москва город делания, расчета, логики. Они как инь и янь, альфа и омега. Мы бродили по набережным и переулкам, смотрели на море и читали Есенина. День был свободным. Солнце светило. И вся жизнь, полная счастья и смеха, была впереди… и снова липкий страх поднялся со дна сознания… Феодосия, потом Израиль… а потом… а потом мне нужно будет уйти… Не важно через сколько. Все равно придётся… Мементо море… или как говорил Кастанеда — смерть это лучший советчик. В моем случае расставание с ним было подобно смерти. И никто на меня не давил, не заставлял, я сама понимала, что я здесь чужая. Что нет ничего, что меня может заставить остаться здесь навсегда. Кроме него, конечно. Но, опять же, для него я была частью жизни, а он — всей моей жизнью. У нас были разные прологи перед встречей. И значимость того, что происходило между нами была разная. Поэтому я, бессознательно или сознательно, осаживала себя, только бы не раствориться, только бы не поверить… так уже было. Там, много лет назад, в прошлом. Больше я так не хотела.
— Почему ты такая грустная?
— Нет, что ты! Тебе показалось.
— А вот и не показалось! Рассказывай.
— Я очень боюсь потерять тебя.
— Ну вот тебе зарасти! Почему это ты должна меня потерять? Я здесь, рядом, и люблю тебя!
— От этого мне ещё страшнее!
— Не понимаю…
— У меня так было… был человек, которого я очень любила. Мы общались, дружили, спали, но я всегда смотрела на него снизу вверх. Он был наставник, я — ученик. Потом я взрослела и мы начинали быть на равных. И я уже не просила любви, он сам мне ее предлагал…
— Не могу сказать, что мне приятно слушать эту историю…
— Давай я остановлюсь?
— Нет, продолжай. Видимо это очень важно для тебя… что же было дальше?
— Ничего!
— Как это?
— Вот так. Он погиб. Глупо и несправедливо. И я умерла тогда вместе с ним. Я была мертва почти 2 года. Мне потребовалось десять лет, чтобы отпустить его.
— Печальная история. Но, прости, при чем тут мы?
— Тебя я люблю в разы сильнее… и очень боюсь тебя потерять…
— Ну, моя хорошая, через полтора месяца мы летим в Израиль. Там не врачи-волшебники. Все будет хорошо, я тебе обещаю! — мы стояли на маленьком мостике через Фонтанку и смотрели на воду.
***
— Давай поговорим, — он несколько озадачил меня этой фразой.
Мы были в Ленинграде уже неделю. Неразрывно. Мы разлучались только на время спектаклей. И то, я неизменно, была в зале, а потом, в гостиничном номере, он требовал, чтобы я разбирала его игру на полутона. Мы до глубокой ночи обсуждали детали, а уже на следующий день он вносил корректировки в характер персонажа и его реакции. Мы говорили постоянно. И тут я несколько опешила.
— О чем?
— О нас.
— А что с нами не так?
— Все так, но мы до сих пор не решили, когда поженимся.
— Давай об этом поговорим в Израиле.
— Ты хочешь быть уверена в том, что операция пройдёт успешно?
— Да нет же! Я просто не хочу, чтобы ты волновался!
— Я больше волнуюсь от того, что мы не женаты.
— Тогда не вижу смысла тянуть. Жаль, что нельзя
пожениться прямо завтра.
— Почему же? Для меня нет слова «нельзя»! Так ты согласна стать моей женой?
— Да!
На следующий день, в Дворце бракосочетания номер 1, что на английской набережной, в 11.00 мы стали мужем и женой. После трёх недель знакомства. На нашей свадьбе не было гостей, свадебных платьев и фраков. Свидетелями были Паша с женой. И все. Даже фотографии делал штатный фотограф Дворца. Однако шумихи избежать нам не удалось и к вечеру весь театр гудел как улей:
— Вы слышали? Он таки женился!
— На ком?
— На какой-то журналистке.
— Вот как, а как же эта его бывшая?