Он лежал на нашем импровизированном ложе, закинув одну руку за голову, а другой держа сигарету. За окном уже было темно. Мы собирались спать. Мы честно собирались спать и 2 часа назад, но тогда что-то пошло не так. Но сейчас уже точно!
— Теперь ты! — сказал он, выпуская дым в потолок.
— Хорошо:
Среди миров в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил,
А потому, что мне темно с другими.
И если мне на сердце тяжело,
Я у Нее одной ищу ответа,
Не потому, что от Нее светло,
А потому, что с ней не надо света!
Он повернулся на бок и изумленно смотрел на меня.
— Но это же невозможно!
— Что именно?
— Когда я раньше слушал этот романс — я всегда завидовал лирическому герою, думая что меня никто никогда не сможет так любить… об этом уж точно никто не знал. А тут ты… и это стихотворение. Как это возможно?
— Не знаю. Может правда на этой земле у каждого есть половинки и мы с тобой они.
— А изначально мы были единым целым?
— Да. А потом нас разделили и разметали по времени и пространству.
— Может быть… наверное поэтому в тебе мне уютнее всего?
А на следующий день грянул гром. В Ленинград приехали его родители. Доброжелатели сообщили им о том, что их единственный сын скоропостижно женился. Узнали мы о приезде утром. Тогда, когда в его номере зазвонил телефон. Он взял трубку и побелел.
— Да, да, но… да… но мы… да… хорошо, — и положил трубку, — Одевайся. Мы завтракаем… с мамой.
Тут уже побледнела я. Завтрак с его мамой — не так я хотела начать день в роли его жены, ох не так… однако свекровь… без неё никак теперь. Я молила бога только о том, чтобы свёкор составил нам компанию за завтраком. Только он мог разрядить обстановку. Только он один умел это делать. Сказать, что мой мужчина нервничал — ничего не сказать. Он переодевался раза 4. Все ему не нравилось и не устраивало. И вот, наконец, мы спустились в фойе. Мы, интуитивно, держались за руки — так проще было противостоять всему и всем. Но, как ни странно, противостоять не пришлось. Естественно, его маман была не в восторге, но не было ни колких фраз, ни нотаций. Родители лишь изъявили желание присутствовать на вечернем торжестве. На том и порешили. И распрощались.
— Все это очень странно, — мой новоиспеченный муж восседал в кресле номера и курил, — Неожиданно и странно.
— Что именно?
— Реакция. Реакция моей мамы. Она не совсем логична. Вернее совсем не логична. Она не укладывается в голове.
— А что именно тебе кажется нелогичным?
— Всё! Ее спокойствие. Это даже страшнее, чем крик. Поэтому я панически боюсь сегодняшнего банкета.
— Ну перестань! Хочешь — разведемся?
— Вот уж нет! Я вообще разводиться не планирую!
— Тогда нам остаётся только пережить сегодняшний вечер…
— О, да… а ещё репетицию и спектакль.
— Здесь тоже есть какие-то подводные камни?
— Конечно! Бьюсь об заклад, что уже весь театр в курсе приезда моих родителей. И все ждут скандала вечером. Они все это обсуждают. За спиной. А в лицо улыбаются. А я задыхаюсь от лицемерия…
— Лучше бы ты задыхался от любви!
— От страсти…
— Что от страсти?
— Задыхаться… иди-ка сюда!
— Зачем это?
— Делать мне искусственное дыхание…
В этот день он не отпускал меня от себя ни на секунду. На репетиции я сидела на последних рядах амфитеатра и ловила его редкие взгляды. В этом спектакле он был один в двух лицах — и режиссёр, и актёр. Он слетал со сцены в зал, смотрел игру коллег, потом опять взмывал на сцену. 42. 42 раз за три часа он прошёл путь от зрителя к актёру и обратно. На исходе третьего часа репетиции он был выжат как лимон. И фигурально и фактически. Рубашка была мокрая насквозь.
— Давай останемся тут. До спектакля два часа. Идти в гостиницу смысла нет.
— Конечно! Как скажешь!
Он свернулся калачиком на кушетке в гримерке. Его голова лежала на моих коленях. Я читала Борхеса вслух. Он внимательно слушал с закрытыми глазами.
— А что если поставить Борхеса? Совсем без декораций. Только текст. Метафизический, глубокий, образный?
— Думаешь поймут?
— Не знаю. Но мне так осточертели эти громоздкие выгородки дворцов, квартир, поездов. Хочется без всего. На чёрной сцене. В чёрном фраке. И чтобы только белые перчатки.
— И трость.
— Что трость?
— С белым набалдашником.