— Мой племянник… там… — проговорил он, не открывая глаз. — Идан? Точно, там. — Не хочет меня видеть — горько сказал он. — А вы его — хотите? — Не знаю… Может, чтобы извиниться… — Могу передать извинения. Потом. Или сейчас позвать его? Он помолчал, облизнул губы слегка приоткрыл веки и взглянул на меня. Глаза его были полны страдания — как и у всех, кто оказывался на здешних койках. — Наверное… потом будет лучше. — Чем хотите заняться пока что? — спросил я. — Не знаю. Хочу… лежать. Послушать что-нибудь… Поговорить… Ясно — передо мной не самый беспокойный тип умирающих, но и не из тихих. Многие просто просили, чтобы я молча держал им руку, и их я любил больше всего. Хотя встречались и такие, кто до последнего жаловались, умоляли и плакали. Так что сегодня мне еще повезло. — Давайте поговорим — покладисто ответил я. Он опять прикрыл глаза, а я начал болтать всякую ничего не значащую чепуху. Главное — чтобы болтовня не раздражала душу и разум, и не навевала скуку и тоску.
Не самое легкое занятие.
Он не отвечал, а я и не настаивал на том, разумеется, и никуда не спешил. У нас у обоих впереди была вечность.
Каждый час в комнату заходила медсестра, проверить капельницу. Заменяла пустую полной, кидала взгляд на Орона, выходила. Кажется, иногда они сменялись, но я плохо запоминал лица.
Солнце за окном село, в комнате стало темно.
— Включить свет? — спросил я. — Нет. Дайте руку… пожалуйста. Я подвинулся поближе, протянул свою руку к его, крепко сжал холодные худые пальцы. — Жутко умирать так — тихо сказал он. — Да — согласился я. — Хорошо, когда есть кто-то, кто может держать за руку. Как мама. Да? — Скорее, как поводырь. — Нет. Как мама. В детстве. Помните? Идешь в первый раз в садик, и страшно… хочется плакать, и домой, под одеяло. А мама… — он сглотнул и продолжил — а мама держит за руку. И уже не так страшно. Я кивнул, хотя никогда не ходил в садик, да и он не мог видеть моего кивка. — Скажите, что все будет хорошо — прошептал он еле слышно. — Больше не будет больно. — проговорил я — наверное, это хорошо? — Да… да. Больше он ничего не говорил, да и я тоже.
Через час пришла новая медсестра. Взялась за капельницу, потом посмотрела на Орона.
— Адам?.. — Он умер пару минут назад. Не хотел вас отвлекать. — Спасибо — она тяжело вздохнула, засекая время смерти по часам на стене — наверное, мы дальше сами справимся. Я поднялся, морщась от неприятных мурашек в затекших ногах. — Тогда я домой. Только Идану хотел кое-что передать. — Он в гостиной, скоро уйдет, так что поспешите. Гостиная практически опустела — всех разобрали по комнатам. Идан потерянно бродил между длинными диванами и яркими пуфами, и я понял, что он ждал меня. — Адам? — он поспешил ко мне, лицо было напряженным и тревожным. — Орон скончался, Идан. Мне очень жаль. Перед смертью он просил передать, что сожалеет о том, что сделал всей вашей семье.
Идан серьёзно кивнул.
— Спасибо, что пришел сегодня. Тебя словно сам бог послал. — Надеюсь, что нет — пробормотал я.
Дома я оказался уже поздно ночью. Смадар вымыла все на совесть — полы сияли чистотой и полировкой, с мебели исчезла пыль, а с зеркал — пятна.
Есть мне не хотелось, так что я выпил стакан сока и лег в кровать.
Лежа на чистой простыне, подумал, что в отличие от многих других дней в своей жизни, этот я вряд ли забуду. Хотя… как знать.
И только уже засыпая, словно последний зеленый луч заходящего солнца, в моем мозгу промелькнул последний на сегодня образ — глаза Евгения Финкельштейна. Не злые, не гневные, и не добрые.
Глаза Бадхена.
Как бы я не хотел, чтобы Костик и его подозрительный друг остались в прошлом, они все же напомнили о себе пару дней спустя.