Навеки твой,
Ольгерд»
Все влюбленные клянутся исполнить больше, чем могут, и не исполняют даже возможного. Супруги фон Эверека, судя по слухам, давно нет в живых, а сам он живет и здравствует, вопреки пламенным речам. То есть, жил и здравствовал.
Мне трудно представить сурового атамана пишущим это полное нежности, по-юношески высокопарное письмо. Как ты мог ее погубить, зачем? Ответ на этот вопрос я попыталась найти в другом письме к Ирис, лежащим на столе, но его там не оказалось. Как и в ответном письме.
Я увлеклась подглядыванием за чужой жизнью, за чужой историей любви. Ирис и Ольгерд любили друг друга искренне, даже слишком, ослепленные бескомпромиссным юношеским чувством. Я никогда так никого не любила.
От этой горькой мысли я решила налить себе вина, которое не допил усопший. Эст-эст, лучшее из всех туссентских, как я и люблю. У атамана был прекрасный вкус.
Не успела ароматная жидкость приятной теплотой разлиться по моему желудку, как все мои злодеяния решили в одночасье вернуться ко мне и нанести сокрушающий удар.
Краем уха я уловила позади себя какой-то шум. Все, как в страшной сказке: я обернулась и увидела, как убитый мной мужчина тяжело, все еще в дурмане, пытался подняться на ноги. Мертвый атаман в залитом кровью кунтуше пытался подняться на ноги. Мертвый. Хрустальный бокал выскользнул из моей руки и разбился вдребезги.
Вампир?! Высшего вампира я бы и порезать не успела. Гуль?! Это я гулем стану, если не прекращу выдвигать абсурдные версии.
Когда полные огненной ярости глаза восставшего мертвеца встретились с моими, я поняла, что пришло время обратиться к лучшему средству выживания — панике.
Бежать!
Я молнией вылетела из кабинета, не сдерживая визга, и через проём галереи на меня взглянули оторвавшиеся от партии гвинта и бутылки водки изумленные кабаны. Мне исключительно повезло, что они еще не обнаружили своих мертвых товарищей.
Лучший вариант побега — через окно. Я рванула к комнате с картиной фон Штюка. В ней должно быть большое окно, а там уже пару верст до озера. Скроюсь… в воде я обязательно скроюсь, успеть бы только добежать!
Как только я влетела в комнату, задев со всей силы дверной косяк плечом, моя нога поскользнулась на чем-то каменном и остром. Распластавшись на полу, я взглянула на виновника моего поражения: кусок мрамора от разбитой вдребезги статуи. Ад и черти, меня погубила статуя!
Мои пять секунд форы растаяли, как и надежда, что атаман не отошел от шока и не преследовал меня. Тяжелое дыхание позади меня не оставляло сомнений.
Если бы я была под защитой какого-либо высшего существа, я бы начала неистово молиться.
Ольгерд одной рукой схватил меня за загривок, приподнимая с пола, и сорвал с лица маску. Я осталась лицом к лицу с восставшим мертвецом.
Черт, рыжий, да как же ты выжил?! Я взглянула на белую кожу горла, где только недавно оставил свой смертельный след мой нож. Так вот о чем шептались люди… Любимую в обмен на бессмертие, а не на неуязвимость. Обычно все пожелания бессмертия заканчиваются шутками демонов, которые даруют вечную жизнь в бочке на дне океана.
— Девка…? — ошарашено и абсолютно верно подметил Ольгерд. За этой ремаркой сразу же последовало другое озарение. — Не тебя ли я вчера в корчме видел?
То, что я еще жива, уже безмерно благоприятное для меня развитие событий. Осталось только удерживать эту шаткую позицию.
— Меня, — поспешно подтвердила я. Я бы несла что угодно, покуда это отсрочило бы перспективу быть разрубленной пополам.
Ольгерд явно подбирал слова, подходящие для столь необычного случая, но не нашел их и ослабил хватку. Всякое подобие красноречия покинуло и меня. Атаман отточенным движением потянулся к карабеле. Надеюсь, смерть моя будет быстрой.
Рука Ольгерда схватила лишь пустой воздух там, где раньше висело оружие и он на секунду застыл, словно не веря в мою наглость. Ад и черти, вот зачем я… Вот ведь как чувствовала, что не стоило этого делать! Мучительно быстро Ольгерд заметил ножны на моем поясе.
С надеждой на быструю смерть можно было попрощаться.
— Мало тебе, значит, ножом полоснуть было, — процедил сквозь зубы атаман.
Он молниеносно выхватил свою карабелу из ножен на моем поясе, и филигранным движением опытного фехтовальщика приставил к моему горлу. Перед глазами потемнело.
Полслышались громкие шаги, будто по лестнице взлетело вверх стадо буйволов, и в зал ворвались «кабаны», бешено вытаращив глаза. Ятаганы, сабли, ножи. Мой труп родная мать не узнает — она меня, по правде сказать, и живой не узнала бы.
— Атаман, че за курва? — поинтересовался один из них.
— Вон отсюда! — отрезал их главарь. — Разберусь.