Заклинание, закрепленное в этой пентаграмме, ограничивало свое защитное влияние лишь на свернувшегося в позе эмбриона пожилого мужчину. Выйти за ее пределы означало бы для него мгновенное самоубийство.
Шезлок спал, но сон не приносил ему покоя. Лежа посреди разбросанных книг, он метался в когтях ужасного кошмара.
— Амелия, доченька… Прошу тебя, милая… Открой глазки… Амелия!
Эти обрывки фраз были пропитаны отчаянной болью. Профессора мучили видения о дочери, но никто из студентов о ней не слышал. В глаза бросились искусанные ногти. Это явно не первая его кошмарная ночь.
Как тяжело видеть одного из самых блестящих умов демонологии столь поверженным. Профессор был слишком привержен науке, чтобы тратить свое время на тайные общества. Тем он оказал им еще большую помощь, оставив после себя страницы бесценных исследований и заметок.
Неужели под рукой профессора обернутый в грубую черную кожу манускрипт? Вне сомнений, это был знаменитый Кодекс. Ускользающий мираж наконец-то обрел физическую форму. В другой руке Шезлок сжимал Добрую книгу Пророка Лебеды. Яд и противоядие. Последние скептики обращаются к религии, когда начинают чувствовать жар адского пламени.
Я встала на цыпочки, стараясь двигаться беззвучной тенью, и прокралась за спину профессора. Стоило мне только вытянуть руку к заветной добыче, как незрячие, молочно-белые глаза Шезлока широко распахнулись, а старческие пальцы плотно сомкнулись на манускрипте.
— Кто здесь?! Убирайтесь, проклятые твари, рано пришли, я пока еще живой!
Для слепца профессор будто точно знал, в какой стороне я нахожусь. Даже если эта ярость предназначалась и не мне, он сумел меня напугать. Я отшатнулась, едва не упав на пол.
— Ольгерд фон Эверек, — атамана ничем не пронять. Иного объяснения его спокойному тону у меня не было, — я пришел забрать Кодекс Гигас.
Немигающие глаза профессора обратились в другую сторону, следуя голосу Ольгерда. Жилистая рука сильнее сжимала в руках книгу.
— Ольгерд фон Эверек, — тихо вторил ему Шезлок, — будь навечно проклят тот день, когда ты появился на моем пороге.
Ольгерд, слегка касаясь ножен, словно окаменел. Лишь гневные желваки ходили на крепко сжатых челюстях.
— Будь проклят тот день так же, как и ты, атаман, продавший свою душу Стеклянному человеку, — продолжил профессор. — Я не могу вернуть тебе Кодекс.
Последняя фраза прозвучала как приговор:
— Ты продашь его, чтобы обогатиться, как продал своего родного брата.
Ольгерд не приемлет воров, но ради денег продал брата? О дворянский чести он вспоминал, видимо, только когда ему это выгодно.
— Шезлок, — Ольгерд нахмурился и расправил плечи, — отдай то, что принадлежит мне.
Едва профессор успел раскрыть рот, как я одним движением выхватила из его цепких пальцев книгу. Пытаясь ринуться за мной, профессор остановился у самого края пентаграммы.
— Отродье, — без злости, но с глубокой горечью сказал Шезлок, — не смог я уберечь его от вас.
Его выпад пролетел мимо моих ушей, ведь в руках лежал Кодекс во всем своем великолепии. Положив его на резной деревянный стол Шезлока, я распахнула пыльные страницы.
Восторг пронзил меня с ног до головы, стоило мне увидеть эти аккуратные рукописные буквы, почувствовать, что скрыто за ними. Мир замер вокруг меня, голоса на заднем плане стали похожи лишь на слабо различимый шум.
Я листала страницы из тончайшего пергамента, ведомая лишь одной мыслью: “Удастся ли мне найти то, что казалось лишь пустой надеждой?” Я на одном дыхании расшифровала заголовки, как будто они уже были давно отпечатаны в моем сознании. Мне не нужно было искать ключ к легендарному Кодексу. Ключ был частью знака Табулы Разы: «non omnis moriar». «Весь я не умру».
Контракты с дьяволом. Продажа первенца дьяволу. Мои руки дрожали, а текст расплывался перед глазами. Страх мешал начать различать скрытый текст.
Что, если… на Страшном Суде для меня не существует иного вердикта, кроме как бездна преисподней? Мне уже чудились жаждущие крови лица всех моих жертв. Тех, кто заслуживал смерти, и тех, кто лишь волею случая пал от моей руки.