А теперь он держал в руках потрепанное и немного мятое письмо.
Я близко.
Говард повертел его в руках, провел подушечками пальцев по слегка шершавой бумаге, потом даже подержал над огнём свечи. В детстве они с Ричардом увлекались шпионскими играми и выдумывали собственные шифры, а порой оставляли короткие записки, текст на которых кривыми буквами проступал только над огнём.
Ничего больше не появилось. Приняв это за какую-то шутку, Говард выкинул письмо в корзину.
Наутро в почтовом ящике его ждало новое послание, и ему показалось, что слова написаны не так чётко, но фраза всё та же. Пришлось на всякий случай окурить всю квартиру тонким запахом шалфея, а потом долго проветривать — хотя в квартирах Лондона сквозняки и тонкие стены отлично справлялись с этой задачей.
Проблема в том, что он не чувствовал рядом ни призрака, ни проклятия, никаких отголосков зла или недоброго.
Вот только ночью сквозь сон ему слышались шаркающие шаги.
Наутро на зеркале в ванне были выцарапаны чем-то острым, как когтем, слова.
Я близко.
А от последней буквы вниз шла тонкая полоска.
Говард встревожился не на шутку. Среди соседей у него была своеобразная репутация, но он всё-таки потратил вечером некоторое время на сухой опрос соседей. Может, дело не в его квартире, а в чужих. Но, как водится, никто ничего не видел и не слышал, никаких тревог или кошмаров. Разве что опять дождит по осени, а в Times…
Говард внимательно выслушал все последние важные новости с точки зрения вдовушки Уильямс, а потом за сигаретой долго слушал нытье соседа-художника о том, что его никто не ценит. От сигарет того явно пахло травкой.
— Говорят, в Канаде теперь можно выращивать марихуану, — мечтательно протянул тот.
— Так езжай туда. Ничего не тревожит в доме?
— Да не. Вот задумал я тут одну картину….
Говард слинял, зная, что непризнанный гений вряд ли заметит его отсутствие.
Я близко — россыпь кофейных зёрен на полу кухни.
Порванные клочки газеты с нужными буквами на столе.
И шаги. Снова и снова, каждую ночь. Говард терял своё монументальное терпение, караулил с заговоренной от зла свечой ночами и перебирал дневниковые записи дяди. Если в квартире потусторонняя сущность, значит, должны быть ещё какие-то признаки.
Говард проснулся от мёртвой тишины — слишком тихо, словно нет ни звуков, ни самого мира за окнами. Он вылез из-под одеяла и медленно прошёлся по маленькой квартире.
Холод. Изо рта вырывались облачка пара, а ладони леденели так быстро, как бывает только ветреной зимой.
Что-то мелькнуло за спиной, среди книжных полок и мягкой подсветки шкафов.
Говард ощущал страх, ему было не по себе.
А потом он ухнул в бездну. Запах водорослей и соли, толща мёртвой воды, колебания плавников по телу. Худший кошмар — он тонул в море.
Лёгкие жгло от нехватки воздуха. Говард зажмурился.
— Это всё фантом. Сон. Ничего это нет.
Как поверить в реальность, которая выскальзывает склизкими тонкими нитями водорослей из пальцев? И шепоток прямо в голове — я близко.
Ещё один вздох — и Говард очнулся на мокрых от пота и отчего-то липких простынях, ощущая резкую боль в руках.
А на стене перед кроватью начертана, но не дописана проклятая фраза Я близ.
Кровью.
Его кровью, которой пропитались простыни и одеяло.
Не поддавайся страху, Говард. Я знаю, как тебе страшно. Но призрачный мир полон не только зла, но и указаний. Смотри в саму суть.
Говард не стёр надпись. Его волновали последние буквы, которых не было. Ему что-то хотели сказать — но что?
Может быть, у сущности уже не хватало сил на полное послание.
Колдовская кровь обладает частичкой силы, которая даёт подпитку как самому магу, так и тому, кто ею пользуется.
Заварив себе крепкого чая с травами, которые даруют некоторую лёгкость, Говард покатал между ладонями несколько камней, согревая, и выложил их на тёмную ткань.
Проткнул палец закаленной на огне иглой и дал горячей крови капать на камни.
Что-то было рядом. Дышало в спину, окутывало липкой паутиной с ног до головы.