Ох, не облажаться бы. Не очень пока царевич преуспевал в мудреной науке душеведения.
— Что бы сказал твой наставник, прознав, что ты бросаешь начатое на половине?
Пересвет очень наделся, что не допустил промаха. Что пущенная им стрела глубоко вонзилась в самый центр мишени, расщепив дерево и мелко дрожит после стремительного полета.
Гардиано осекся. Сморгнул, прогоняя дурные воспоминания. Мазнул ладонью по губам, стирая память о непрошенном прикосновении. Взгляд малость прояснился, пугающая чернота отступила.
— Он сказал бы много разнообразных слов… половину из которых ты не понял бы по невежеству, а другую половину не понял бы даже я — из-за их изысканной непристойности, — выговорил он, чуть запинаясь. — Кто обучил тебя искусству метко бить под дых — Эссиро? Или твой отец?
— Жизнь, — философически отозвался Пересвет, мысленно выдав себе большой печатный пряник. С цветной глазурью и сахарной корочкой. — Что, передумал убегать в ночь холодную? Буянить больше не станешь? Имей в виду, я за тебя поручился.
— Это не пьяное буйство, — ромей скосился на пергаментные листки, избегая встречаться с царевичем взглядом. — Я совершил это намеренно. Порой мне… мне это необходимо.
— Что — куролесить до упаду или напиваться до зеленых чертиков?
— Испытать боль, — нехотя признался Гардиано. — Она очищает разум. Шелуха спадает, лишнее отсекается. Видны тайные связи. Причины и следствия. То, до чего не додуматься холодным рассудком. Что можно узреть лишь в мгновенной вспышке интуэро… внутреннего чутья, прозрения, наития — зови как хочешь. Мэтр Ортанс обладал им. Ему было достаточно сосредоточиться, чтобы уловить сокрытое. Влезть в шкуру преступника. Постигнуть не только, как именно совершалось злодеяние, но и внутренние помыслы убийцы. У меня нет ни его житейского опыта, ни мудрости, ни проницательности. Лишь малость природного чутья и щепотка знаний.
— Даже море-океан начинается с единой капельки, — ввернул Пересвет. — Ежли не секрет, почему ты говоришь о своем наставнике в прошлом времени? Что с ним случилось?
— Что обычно случается с людьми, встретившими семь с лишним десятков весен и осеней? — ответил вопросом на вопрос Гай. — Он пожелал провести вечер наедине со своими книгами и приказал его не беспокоить. Утром прислуга явилась с завтраком, а он словно задремал в креслах. Мэтр Куэрто Ортанс, гений юриспруденции и человек, решивший, что я почему-то заслуживаю его внимания. Со дня его похорон мои дела становились все хуже и хуже. Пока единственным выходом не стало — уехать. Далеко. Туда, где никто никогда не слыхал о граде Ромусе и семействе Борха. Где я смогу сызнова обрести себя — или позабыть былое и стать кем-то другим. Да только мое прошлое, как голодный пес, все тащится следом в надежде урвать кусок мяса… — он подгреб восковую дщицу, бормотнув: — Хорошая фраза, сгодится… Ступай к Эссиро, царевич, будет с тебя на сегодня. Обещаю быть тише воды, ниже травы.
— Мог бы хоть спасибо сказать, — уязвился Пересвет.
— И на кой оно тебе сдалось? На стенку вместо ковра прибить, любоваться долгими вечерами?
— Э… — не нашелся с достойным ответом царевич, и тут в створки деликатно поскреблись.
— Пересвет Берендеич, ты тамотко? — приглушенно донеслось из коридора. — Извиняйте, коли что не так, но сенные девки сказывали, ты гостя проведать пошел. То я, Щур из сыскного приказа…
— Входи, — дозволил царевич. Белобрысый сыскной сунулся внутрь, мимолетным, цепким оком глянул по сторонам, нет ли кого лишнего:
— Тут такое дело смутное… Нынче вечером к стрелецкому посту в Доброй слободе притащился дворовый человек князя Влада, ну, того, что правит в Карпашском краю.
— Разве старый князь пожаловал в гости? — подивился известию Пересвет. — А мне батюшка не сказывал.