У меня была защитница. Её звали Вероника, она была всего на два года старше меня, но тогда эта разница казалась непреодолимой, я себе — позорно маленькой, а она — невообразимо взрослой. Она хватала Дилана за шкирку, встряхивала его и грозилась пожаловаться его брату. Он ненадолго отставал. Его старший брат был влюблен в Веронику, а она этим бесстыдно пользовалась.
Мы познакомились в середине средней школе, когда она курила на заднем дворе школы. Она была одна, она была спокойна и уверенна в себе. Когда мы оказались в одной старшей школе, я была счастлива. Я планировала даже поступить в тот же университет, что и она, но она уехала. Помню тот год, когда её выпуск страшным призраком маячил где-то впереди, и я боялась конца мая. Но вот этот день настал. Я стояла в дверном проёме и слушала её речь. Она в блузке, галстуке и расклёшенной юбке. И её класс, все какие-то печальные и торжественные. С того дня я её не видела больше и всё корила себя, что не догадалась подойти к ней. Она ведь тогда была занята очень, окружена одноклассниками и учителями. Вечером я подошла к её квартире, постучала в дверь, мне открыла её мать и сказала, что она уехала в Корею поступать на нейрохирурга.
Без неё я была беззащитной, лишенной единственного защитника. А Дилан ещё больше ужесточился. Я тогда бегала за одним добрым мальчиком, который меня не обижал и даже парочку раз утешал, когда я ревела в кустах. Он прочитал перед всеми (и ним в том числе) мою записку с нему и они смеялись. А он качал головой и мило улыбался с этими ямочками. Тогда моя любовь лопнула, как воздушный шарик.
В общем, понятно, почему я ждала выпуска. Понятно, почему на церемонии я не плакала, не говорила лицемерно, что буду скучать по счастливым школьным временам. Я пообещала себе, что больше не вернусь в школу. А ещё не пошла на выпускной балл. Отец сказал, что я буду жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, а мать меня поняла и не стала настаивать.
Сколько лечатся душевные раны? Порой они остаются белыми рубцами, уродующими душу, какой бы мазью от шрамов ты их не обрабатывал. Наверное, это мой случай, потому что одна мысль об колледже повергала меня в панику. Я пришла в свой первый день учебы, думая, что все на меня будут смотреть и смеяться, постоянно смотрела на себя в зеркало, поправляя прическу, одергивала юбку, и мне потребовалась неделя, чтобы понять, что до меня нет никому дела, и это повергло меня в такой шок и сумасшедшую радость, что я рассмеялась и побежала по пляжу, размахивая руками. А вдали я увидела белоснежного мальчика и девочку, играющую на флейте. Замерла, прислушавшись, околдованная этой странной мелодией. Она была бодрой, живительной, быстрой и непохожей на никакие из известных мне. И тогда я поняла, что свободна, и тут же скинула с себя всю одежду и погрузилась с головой в море, нырнув и достав. Я раскачивалась в толще воды, словно водоросль, пока лёгкие не начало разрывать от нехватки кислорода, и тогда вынырнула, выплюнув солёную воду, и посмотрела сквозь сощуренные глаза на вечернее ясное небо. Вдали зажигался свет маяков. Воздух дышал прохладой и морскими водорослями, кричали чайки, из вышки спасателей выходили двое, переодевшие желтые купальники в летнюю одежду. Один был кудрявый, черноволосый и печальный, а другая с каре и весёлая.
Я вышла из воды, закрывшись волосами.
— Эй, деточка, что ты творишь? Совсем ополоумела голой купаться? А если бы кто-нибудь увидел?
Ко мне подошел Доминик и накинул на плечи полотенце. Я закуталась и села на сухой песок.
— Тебе что, 10? — продолжал он наседать.
— Я волосами закрыла, — проворчала я.
А они у меня были длинными и густыми, так что закрывали туловище без проблем.
— Ну и что? — фыркнул он.
Его щеки покраснели. И от меня, и от того, что сгорели на солнце.
— Давай, поехали домой. Нам нужно выспаться перед парами.
Конечно, ни в какой дом мы не поехали. Мы гоняли на кабриолете по широкой дороге, я смеялась, встав на сидении и раскинув руки, как в фильме «Хорошо быть тихоней», подставив лицо порывам ветра, который развевал мои мокрые волосы. Сначала мне было холодно, а потом я согрелась. А потом я захотела пить, и мы пошли в кафе моих родителей и выпили по стакану коктейля. Хорошо было жить. И кошки, мяукающие на крыше, были согласны, и женщины, убирающие бельё, и молодёжь, рисующая баллончиками на стене цветы, листья и деревья, и официант, вытирающие столы и иногда глядящий на ясное небо у него над головой, и девушка, поливающая цветы на балконе.