— Да сам не знаю.
На самом деле я только пытался это сказать, а из моих почти сомкнутых губ вырвалось что-то невнятное и непонятное.
— Айсберг, что с тобой? — встревожившись, Фригга вновь перегнулась через спинку кресла, дотронулась до моего лба и почти сразу отдернула руку. — Да ты прямо горишь!
Рэй сказал ей что-то, но я прослушал: с каждой минутой становилось все трудней концентрироваться на том, что происходит вокруг.
— Встать сможешь? — на сей раз Рэй обратился ко мне, но на осмысление этой фразы все равно ушло секунд двадцать.
— Зачем? — говоря, я чувствовал, как опухли и потрескались мои губы.
— Мы раздвинули салон корабля. Ляжешь сзади, на дополнительных сидениях.
— Хорошо.
Мне невыносимо хотелось лечь. Превозмогая парализующую слабость, я неловко поднялся на ноги. Хватаясь за стены и спинки кресел, добрался до задних сидений и бессильно рухнул на них.
Не хватало кислорода: тело разучилось дышать. Я отчаянно глотал воздух, но он опустел и не давал обычной живительной силы.
— Нет, это ему не поможет, — словно из небытия донесся до меня чей-то голос.
— Но надо же сделать хоть что-то! — отозвался второй, звонче.
На мой лоб опустилось что-то холодное. Я с трудом догадался, что это Фригга приложила ледяной компресс. Легче не стало. Я только еще сильней ощутил столкновение жара и холода.
Перед мысленным взором колеблющимся маревом стояло видение: багровый огонь объял серебристые пики айсбергов, замерзших где-то на заре мироздания. Сверкающий лед вспенивается и превращается в клубы пара, а пламя все напирает: красные языки лижут морозные глыбы, постепенно обращая их в пустоту.
И чем дальше, тем отчетливей становилась эта картина, и призрачней — салон корабля. Казалось, меня плотным облаком окутал туман, намертво отрезав от внешнего мира. Правда, порой в нём мелькали смутные очертания лиц, а до моего слуха доносились обрывки голосов.
— Я не знаю, как правильно вводить такой препарат, — нервно говорил кто-то. — В медицинском нас этому не учили.
— Давай я сам.
Моей руки кто-то уверенно и даже грубо коснулся, и уже это помогло мне немного прийти в себя.
Я открыл глаза и увидел перед собой другие — темно-карие, чуть блестящие. Мелькнула мысль, что когда-то очень давно я видел полудрагоценные камни такого цвета. Она прошла по краю сознания и растворилась, вытесненная другой, очень важной, но смутной.
— Рэй.
Я впервые в жизни обрадовался, что у моего товарища такое короткое и незамысловатое имя. Когда очень плохо, совсем как сейчас, его можно не произнести, а выдохнуть.
И едва я это сделал, как та самая мысль приняла на удивление четкие очертания: на меня смотрели глаза по-настоящему близкого человека. Один этот взгляд, добрый и понимающий, был для меня бесценен.
Но как? Когда это случилось? В какой момент высокомерный и бесчувственный эгоист превратился в того, кого я был готов назвать отцом? Быть может, это произошло, когда он пришел, чтобы помочь мне пережить смерть Ингрид и Майкла? Или еще раньше, когда не бросил умирать на холодном полу космической станции? Или когда мы с ним вместе работали против Ники?
Наверно, такое не случается внезапно. И каждое из этих происшествий понемногу приближало этот момент, по капле подтачивая стену между нами.
В мою правую руку впилось что-то острое. Я ощутил это, но не почувствовал боли. Игла прошла как через плотную, но неживую ткань.
— Это стимулятор, — сообщил Рэй. — Он поможет тебе продержаться, и все же не продержится за тебя. Сейчас все зависит от твоей силы воли.
— Уже запустился… процесс… да? — мне было тяжело говорить: горло словно усеяли мелкие, страшно колючие кактусы.