Осоловевший Данька кивал головой. Речь Захара Мстиславовича все текла и текла полноводной спокойной рекой и мальчик сам не заметил, как провалился в сон, уткнувшись лбом в сложенные на столе руки.
А во сне виделись ему черные очи черта, который ласково его за что-то журил и гладил по голове узкой ладонью и длинными и мягкими, как у господ, пальцами…
========== Глава 11 ==========
Странно прошла зима для Даньки. Вроде и не заметил, как Масленица наступила, но чем ближе к весне, тем каждый день дольше становился и маятней. Делов-то как обычно много было – помимо работы по хозяйству нужно набегаться-наиграться, да и к тетке Настасье он заскакивал часто. Но к вечеру такая маета на душу нападала, что мальчик игошей-пакостником (*) бродил по избе, пока матушка не загоняла на печь, дабы не мешался. Но и там, лежа под тихое урчание Бандита или неслышимое для других бормотание домового, все никак не мог успокоиться Данька. Просила душа чего-то али предчувствовала – непонятно.
То ли весна принесла облегчение, то ли помог наговор, что Данька бросил в костер комоедицин, но как только побежали ручьи да появились первые зеленые клейкие листочки на березах, стало мальчонке полегче. И бегать начал шустрее, и сам стал веселее, хоть и навалилось дел – страсть просто! А может и лес оттаявший, куда Даня взял за привычку вечерами забредать, помог – неведомо то.
Так весна вприпрыжку и катилась, пока беда не настигла село да и все окрестности.
Только начали всходить посевы, как пропал дождь. День его не было, два, три… Неделя прошла – солнце с неба печет, лучами разливается, да облаками белыми иногда прикрывается, а грозовых как не было, так и нет. Шепотки пошли по деревне, что неспроста все это, да надо бы что-то делать. Принялись вспоминать дедовские методы, завсегда помогавшие. Зимой вот, к примеру, замерз насмерть Архипка, напившись зеленого зелья. А опойцы, как известно, «нечистые» покойники, значит, он может быть причиной надвигающейся засухи. Надо бы выкопать его, благо в мерзлой земле хорошую, глубокую могилу сделать не удалось, ноги отрезать, чтобы черти на нем не ездили да засуху не развозили, и захоронить как предки завещали – в болоте.
Но ить отец Онуфрий не даст! Пробовали уже несколько лет назад, так он чуть не проклял и не отлучил от церкви тех, кто на кладбище пошел с мыслью разорить могилу колдуна местного, дабы вбить ему в грудь осиновый кол. Конечно доподлинно неизвестно, колдун ли тот был, но ведь не просто так выкопать-то хотели! Он даже после смерти мерзопакостил – морозы все задерживал да задерживал, не давал весне прийти. У некоторых даже скотинка пухнуть стала. Но не получилось поганого колдуна добить. Правда почти сразу после этого весна буквально за несколько дней зазеленила все вокруг. Но может, колдун испугался да морозы отпустил?
Так что побоялись отца Онуфрия, не стали выкапывать Архипку – просто его да еще одну, утопленника, могилки принялись хорошенечко водой колодезной проливать. Опойцы, они ведь вечно пить хотят – с похмелья-то. Может и не ездят на ем черти с засухой, а он сам воду повытягивал? И утопленники тож воду любят. Но не помогало никак. Бабы даже реку обмелевшую проборонили с наговором на дождь (в тайне от отца Онуфрия – не одобрял он такого). Все равно не помогло.
Вот и вторая неделя прошла без дождя. По селу пошел уже даже не шепоток, а пожаром прокатилось – утопить ведьму! Да так быстро, что никто толком потом и не помнил, кто предложил, как собрались, да только буквально за минуты собралась толпа с вилами да топорами и двинулась к дому Настасьи. Она же точно с силой нечистой знается, раз травница да лекарка.
Данька в это время как раз у наставницы дома был, когда под окнами раздался визгливый вскрик Феклы, первой сплетницы деревни, совавшей свой острый нос куда ни попадя и жуть как не любившей травницу за все: за красоту, за умения, даже за то, что у той жених есть, а сама Фекла уже давненько в девках засиделась.
– Настасья, выходи ведьма поганая! Сейчас за все перед нами, честными людьми ответишь!
Удивилась девушка от крика такого, выглянула в окошко да и побледнела – люди все ровно незнакомые. Вроде и лица узнаются, а будто неживые или на кого другого замененные – ни улыбки, ни говорка, все стоят смурные да за вилы-колья цепляются, будто те могут им силы придать да правду сказать. Одна Фекла разоряется словами погаными, почти даже до срамных дошла.