Итак, откуда министерству стало известно, что Гарри был некогда крестражем Темного Лорда — непонятно, но они вознамерились его уничтожить. Что ж, Волан-де-Морт внушил такой страх всей стране, что власти готовы на самые крайние меры, только бы не допустить его возвращения. А такая возможность существует, точнее, так они думают.
Но никто не знает, что Гарри больше не является крестражем. Он рассказал мне, как попал на вокзал Кингс-Кросс, как освободился от души Волан-де-Морта. Что с ним произошло на самом деле знали лишь четверо, включая самого Поттера и меня.
Я остановился как вкопанный посреди коридора. Стайка когтевранцев замялась, а потом нерешительно обогнула меня с двух сторон. Не обращая внимания на них, я вытащил из внутреннего кармана мантии набросок пентаграммы. Символы, которые увидел на броши неизвестного волшебника из воспоминаний Трелони, навели меня на мысль. Я поднес пергамент к огню факела.
Среди символов ацтекского алфавита в центре пентаграммы я вдруг ясно увидел латиницу. Покрутив пергамент так и эдак, я, повинуясь внезапной догадке, поднес его к зеркалу, висевшему в коридоре возле меня. Латинские буквы чудесным образом повернулись в отражении, и я прочитал:
— Harry James Potter.
Мордред! Нет, это невозможно!
Я в ужасе оглядел пентаграмму, обозначавшее мощное темное проклятие, и имя Гарри находилось прямо в центре неё! Это значило, что магия необратима, что она будет преследовать его, пока не убьет.
Я обратил внимание на круг защитных рун. Они были начертаны так, чтобы не касаться имени Поттера, следовательно, были призваны защищать не его, а окружающих.
Каким-то далеким участком мозга я восхитился мастерству, с каким было выполнено заклинание. Каждый знак был на своем месте, каждая руна в точности описывала то, что происходило в Хогвартсе, а перевернутые, сплетенные, написанные шиворот-навыворот буквы имени Гарри, мерцали в самом сердце заклинания, словно приговор.
Бедный Малфой. Наверняка он разгадал пентаграммы и попытался шантажировать ими Фрэнсиса, которому пришлось заставить его замолчать.
Медлить было нельзя. Первым делом нужно было предупредить Гарри, а потом — напрямик в кабинет Минервы.
Я едва не подпрыгнул, когда передо мной с громким хлопком возник домовой эльф.
— Профессор Снейп, сэр! — пропищал он, протягивая мне конверт, — это письмо велел передать вам профессор Малфой.
— Как он просил тебя это сделать, когда он уже два дня лежит без сознания в больничном крыле! — рявкнул я, и домовик вздрогнул.
— Профессор Снейп, Сэр, вы не должны сердиться на Дипси, — залепетал он со страшной скоростью, — Дипси все сделал правильно. Профессор Малфой велел передать вам это послание только в том случае, если с ним что-то случится.
Я взял конверт и быстро вскрыл. Пробежав глазами письмо, я кивнул домовику и проговорил:
— Дипси, никому не говори об этом письме, ты понял?
— Дипси знает, сэр, — тут же отозвался домовик, — мастер Малфой просил того же.
Кивком головы я отпустил эльфа и направился в кабинет трансфигурации. Нужно было скорее рассказать обо всем Гарри.
Я приблизился к двери в аудиторию, взялся за медную ручку и бесшумно потянул на себя. Дверь так же бесшумно отворилась. Слова, которые вот-вот готовились слететь с языка, застряли в глотке.
На учительском столе спиной ко мне сидел Гарри в расстегнутой мантии. Страстно обнимая, его целовал Фрэнсис Конборн.
========== Глава 12 ==========
Даже если бы я ворвался к ним в кабинет с воплями, они бы меня не заметили. Конборн чувственно гладил Поттера по спине и целовал его так, будто это последнее, что ему дозволено в жизни. Взгляд мой был прикован к Гарри. Он тихо постанывал, запрокинув голову, рассыпав свои черные волосы по плечам. Я отстраненно удивился: как они успели отрасти. Глаза обоих были закрыты, они выглядели полностью погруженными друг в друга.
Я попятился в коридор, закрыл дверь и прислонился к ней спиной. У меня путались мысли и казалось, что кто-то взял и столкнул меня в черную пропасть, и теперь я падаю в бездонность и неизвестность. Волнами накатывала чудовищная, выжигающая нутро обида, удушающая, ослепляющая, лишающая слуха и разума. Я тщетно пытался поймать хоть одну из разлетающихся мыслей, провел ладонями по лицу, с остервенением вытирая злые слезы, едва выступившие на глазах. В груди поднималась чудовищная боль, она сдавливала все внутри, не давая дышать, думать.