***
Город огромен, но это не необитаемая планета. Надо просто идти, и рано или поздно он увидит заветную скамейку.
И Эрик идет — быстро, стараясь не глядеть по сторонам. Против воли он замечает интерес к ним со стороны прохожих. Сначала редких, но чем дальше от пансионата, тем чаще он чувствует на себе косые любопытные взгляды. Эрик поджимает губы, в этот раз ему не удастся остаться незамеченным. Он торопится, нервничает, сбивается с шага, теряется на перекрестках. Только Нина остается невозмутимой, при каждом его шаге она то открывает, то закрывает глаза. Послушная и надежная.
Когда Леншерр наконец вливается в толпу центральных улиц, легче не становится. Здесь его напряжение и нервозность возрастают пропорционально количеству светофоров, толчков в спину, сирен и вони от людей и машин.
Эрик идет уже несколько часов, много часов; он начинает уставать, его уверенность в правильно выбранном направлении уменьшается с каждым шагом. Заблудился? Только не поддаваться панике!
Когда впереди показываются портовые краны, Эрик чувствует, как ледяная рука отпускает сердце. Если порт впереди, то парк — слева. Эрик сворачивает, но, на секунду потеряв бдительность, попадает шлепанцем в глубокую лужу, натекшую на тротуар из помойных баков. Шлепанец спадает с ноги и застревает где-то на дне, как подбитый боевой эсминец. Эрик наклоняется, шарит рукой, запустив ее в лужу почти по локоть, нащупывает застрявшую в трещине обувку и тянет на себя, сначала слегка, потом резче, потом со всей силы. То, что в конечном итоге оказывается у него в руке, уже нельзя назвать шлепанцем. Мокрый бесформенный кусок материи и резины вообще трудно как-то назвать. Чертыхнувшись, Эрик продолжает путь в одном тапке, прихрамывая и источая аромат нечистот. Со штанины и с левого рукава пижамной кофты падают на горячий асфальт мутные капли.
Солнце начинает печь, а усталость чувствоваться все сильнее. Эрик проводит губами по лобику Нины — холодный. Жара и жажда на нее не действуют.
С каждым кварталом Эрик идет все медленнее. Впервые ему кажется, что Нина весит целую тонну. Народу вокруг не убавляется, и он отмечает, что на него все больше обращают внимание, за спиной не умолкают то ли насмешливые, то ли растерянные голоса.
Леншерр останавливается у фонарного столба, чтобы перевести дух и достает из кармана кусок хлеба, пахнущего ванилью, старается накормить Нину и два три раза откусывает сам. Потом заставляет себя снова отправиться в путь. Он машинально переставляет ноги, как автомат, думая только о том, как бы не уронить Нину и не споткнуться, не ощущая жары, не видя людей вокруг, не обращая внимание на название улиц и номера домов. Если он не найдет ар Варна, то в кого он превратится? В бродягу?
Он уже совершенно теряет счет времени, когда вдруг упирается в чужое плотное и надушенное тело. Эрик поднимает голову и наталкивается на ясный взгляд серых глаз. В них нет ни злости, ни насмешки. Человек просто стоит перед ним и что-то говорит спокойным, приятным голосом. У Эрика нет даже смутного предположения, о чем может идти речь.
Вдруг человек берет Эрика за свободную руку, кладет ему в ладонь бумажку, потом деликатно сжимает пальцы, кивает, улыбается и отходит в сторону, освобождая дорогу.
Эрик разжимает пальцы, смотрит на банковский билет в своей ладони. Его приняли за нищего. Вот до чего он докатился. Слезы сами собой начинают течь по его щекам. Он сует деньги в тот же карман, где лежит недоеденный кусок бриоша, и делает следующий шаг вперед.
Нельзя останавливаться. Город — это не безлюдная планета. Это человеческие джунгли. Надо выбираться из них во что бы то ни стало.
Когда солнце начинает клониться к горизонту, Эрик замечает, что голова у него кружится, а лица перед глазами плывут, и он все чаще ловит себя на ощущении, что ему снится все тот же сон о долине, о Польше, о родных и друзьях. Он все чаще сам натыкается на прохожих, как будто натыкается на события из своей жизни, только вот из какой? Он уже не знает, где воспоминания, а где реальность. Ему чудится Чарльз за каждым углом.