А докапываться до всей правды Апокалипсис не очень то и жаждал. Иначе ему бы пришлось признать, что он совершил ошибку, когда положил свою тяжелую ладонь на плечо Леншерра в их первую встречу в парке. Потому что полный тревоги и надежды пронзительный взгляд, которым Эрик ответил ему, оказался фатальным. Вся надорвавшаяся душа Эрика была в этом взгляде. И, что самое невероятное, Апокалипсис отчетливо понял в тот момент, что это была та же самая душа, что жила в теле его приемного отца Баала, та же самая искалеченная гневом и добротой душа, что вела юного Эн Сабах Нура по жизни в древнем, стертом песками из памяти людей, мире. Именно эту душу он искал все пятое тысячелетие до этой эры в каждом понравившемся ему человеке, именно ее он так хотел вновь увидеть однажды в глазах напротив. Неужели почти семь тысяч лет поисков инкарнации Баала вот так вот и закончились банальной встречей на скамейке в парке?
Заходить еще глубже в эти сентиментальные дебри Апокалипсис боялся. Став узником своей собственной нерешительности, вот уже второй месяц он приходил в парк, садился на облюбованную Эриком скамейку и ждал. Хотя сам толком не знал, чего. Просто приходил каждый вечер на пустынную аллею и ждал, когда можно будет опять насладиться тем, что тебя понимают без слов и любят просто так. Пусть даже такой странный мутант, как Эрик Эйзенхардт.
Сейчас, дойдя в нерешительности до открытых ворот, Апокалипсис наконец закурил и направился прочь из парка. Сегодняшний вечер опять заканчивался разочарованием. И в этот момент до него донеслось далекое и радостное «эй!». Это зыбкое и потустороннее «эй!» заставило полу божество вздрогнуть. Он узнал голос. Неужели? Откуда? С какой стороны?..
Апокалипсис неторопливо смотрел по сторонам.
— Эй!
Потом нетерпеливо начал оглядываться.
— Эй!
Доносилось со всех сторон и начинало бить по нервам и чувствам. Апокалипсис сам не заметил, как уже вертелся волчком, прислушиваясь и высматривая Эрика. Гудящие машины и кричащие дети мешали правильно уловить направление, голос искажался, но уже не казался таким призрачным, был ближе, но все еще не позволял увидеть своего обладателя.
Апокалипсис внезапно понял, что ему не хватает воздуха. Под ребрами непривычно кололо и не давало дышать. Вот же! На дороге! Апокалипсис поднимает руку в ответ. Еще тридцать метров. Двадцать. Что с ним? Почему он в пижаме? Апокалипсис невольно размыкает зубы и чихает смехом. Нелепый, с глупой улыбкой от уха до уха, в одном шлепанце и с Ниной, прижатой к груди — Эрик был трогателен до разрыва сердца.
— Эй!
Это и называется быть человеком?
— Эй!
Апокалипсис срывается с места. Это и есть радость?
— Эрик! Осторожнее!
Все-таки какой он недотепа. Вокруг грузовики, такси, автобусы, сумасшедшие за рулем, а он идет как через Синайскую пустыню, Моисей чертов. Черт! Почему он еще говорит на датском? Но перейти на английский и показать Эрику настоящего себя Апокалипсис в этот момент не успевает.