…девушка в разорванной блузке с истерическим рыданием отползает, а потом вскакивает и бежит вон из кабинета… Потаскуха! Он в своем дворе, вот и полусгнивший “Москвич” без номеров, на давным давно спущенных шинах. Его окликают и тут же грудь пронзает острая боль, и снова, и снова… он падает и видит собственную кровь, хлынувшую на потрескавшийся заплеванный асфальт…
Тропинка сделала еще одну петлю и Харлампий заоглядывался, не находя леса. Всюду были холмы, холмы, кочки… Одна из кочек, показалось Харлампию, осветилась каким-то внутренним сиянием.
“Что-что – а сокровища тут есть… И рассказы о кующих золото-серебро карликах тоже не на пустом месте возникают”, - раздался из ниоткуда голос Мадса. Было ли это сказано наяву или он просто вспомнил, как Мадс говорил о сокровищах и старике, который о них должен знать - сейчас это не занимало Харлампия. Глаза его загорелись алчным волчьим огнем, а ноги сами повернули туда, где виднелась кочка. Над мшистой землей скользнул синеватый туман, свился в клубок и потек у ног Харлампия, будто указывая ему путь.
-…Сокровища… там… клад… - шептал Харлампий, поминутно спотыкаясь, едва не падая. Земля под ним словно качалась и, не доходя до кочки, он вдруг почувствовал, как почва под ногой подалась вниз, словно открылась крышка. Не успев и крикнуть, Харлампий провалился в черную липкую глубину.
Он даже не успел испугаться как следует, как увидел над собой плывущие облака, сквозь которые проглядывала чистая небесная проголубь. Потом облака заслонила чья-то голова, свесились две длинные косы и женский звонкий голос проговорил:
- Встань-ка, молодец! Выбирайся наверх.
Харлампий, кряхтя, вылез из какой-то грязной яминки, стараясь припомнить, как он мог в ней оказаться. У края яминки стояла древняя старушонка, сухонькая и прямая как палка. На ней было что-то вроде темного плаща с монашеским капюшоном, наброшенного поверх светлого длинного платья. Седые волосы заплетены в две косы и схвачены на лбу оголовьем, плетеным из кожи с цветными бусинами. В одной руке старуха держала посох, а в другой - поводья высокого серого коня с черной гривой.
- Я привела тебе коня, - говорила старушка, пока Харлампий выбирался на ровное место, отряхивался и с удивлением разглядывал одежду, которая вдруг на нем оказалась. Никакого переодевания он решительно не помнил. Откуда, например, взялась на нем длинная белая рубаха, кольчуга, рукавицы и шлем?
- Если послушаешь меня во всем, будешь богат, и сокровища тебе откроются, какие никому еще не открывались, - продолжала старуха. От ее ровного и странно молодого голоса Харлампия охватила прежняя непреодолимая алчность, и он перестал задумываться о странностях происходящего. Я здоров, сказал себе Харлампий, я жив и я буду богат.
Когда-то в незапамятные времена…
… и не чаялось такой удачи. Тот, кто угодил в ее колодязь, податливее глины, и душа у него лягушья, маленькая, скользкая и сморщенная.
Привести его в лесное схоронище и оставить там до поры до времени, как горшок у печи - пока не понадобится, пока не приспеет пора готовить. Пусть ест, пьет и ожидает ее. И убедиться, что этот кругломордый чужак никуда не денется, не хватит у него ни сил, ни желания искать чего-то иного, раз есть сладкое питье, вкусная еда и ларец с золотом и самоцветами - а еще есть уверение, что маленький этот ларец за одну нетяжкую услугу может превратиться в нечто гораздо большее. Где уж такому уберечься от колодца алчности, ишь, по локоть в ларец ручищи запустил, в золоте копается, глаза горят - и даже не смотрит, как она оборотилась кошкой и выскользнула из лесного убежища. Хорошо она выбрала, лягуший человек этот как нельзя лучше подходит. Он сможет закончить начатое, его руками свершится великое кровавое жертвоприношение…
***
Стоит небрежно повести рукой - и гребень сам нежно проходится по волосам, раз, другой, третий, успокаивая, утешая. Тоска… Ойна ложится на пушистый ковер, черные змеиные кольца шуршат, скользят вокруг нее.
- Он уже близко, братец, - откидываясь головой назад, на черное змеиное тулово, говорит княжна.
- Я слышу, - отвечает Черный змей, прикрывая горящие свои очи. - Слышу скок его коня.
- Братец… - Отчего тяжко на душе, отчего жаль ей молодого ясского князя? Оттого ли, что мир повернулся к ней теперь не одною лишь навьей, темной и потаенной стороною?
- Не убивай его, братец. Попугай, устраши, с коня сбей, пылью придорожной и землею накорми на потеху - только живым оставь.
Поднялась змеиная головища, засветились огненные очи.
- Не ты ли говорила, что он тебе не люб, сестрица?