Вялые, душные летние дни. Каникулы? Глупости. Каникул не бывает, нет нужды. Но в такие жаркие дни бывают чёрные молнии, как вспышки ночи. Правда, и они случаются регулярно, поэтому к ним тоже привыкаешь. На перемене какой-то старшеклассник избил мелкого мальчишку. У того была рогатка, и говорят, что он даже стрелял. Зачем он это делал? Все знают, что рогатки запрещены. Списки запрещённого читают каждые два часа. Неужели трудно запомнить? Хотя да, трудно. Может, у него репродуктор сломался? А в магазине за хлебом длинная очередь. Все кричат, ругаются, откуда только силы берутся? У банка скорая вообще всё время дежурит. Там тоже очереди круглые сутки. За пенсиями, пособиями, компенсациями какими-то. Старики с молодыми лаются, дерутся, вонь, духота, больные и слабонервные падают в обмороки. Кассиры за бронированными барьерами тоже не выдерживают, увольняются раньше, чем чему-то научатся. Вместо них берут новых, которые ничего не умеют. Они тупо сидят, глядят в мониторы и ждут указаний свыше.
Дни вращаются, перемалывая самих себя в грязное крошево, месиво, от которого к концу дня начинает тошнить. И тошнит чем-то вязким, тягучим и чёрным. Но и к этому привыкаешь. Вырвет, полегчает, и можно заснуть, чтобы утром всё сначала. А за окном идёт снег. Всё время идёт чёрный снег. Почему чёрный? А разве бывает какой-то другой? Иногда снег идёт даже в домах. Тогда Олег с Мишкой забираются под кровать, укрываются с головой одеялом и спят, прижавшись друг к другу.
Именно под кроватью они разговаривают. Просто так почему-то не хочется. А под кроватью, надышавшись пылью, их разбирает. Отчего так? Вот и сейчас залезли под кровать, укрылись с головой и шепчутся. А чего залезли, снег не идёт, спать давно пора, а они шепчутся. Непорядок.
— Олежек, а зачем мы учимся?
— Я не знаю.
— А почему все люди такие злые? Снаружи равнодушные, непробиваемые, а внутри злые, чёрные-чёрные?
— Я не знаю.
— Может, от этого чёрные молнии случаются?
— Может.
— А Костика в больницу увезли: рёбра сломаны и с сердцем что-то. Он умрёт?
— Я не знаю.
— А зачем он из рогатки стрелял?
Олег не отвечает.
— Ты знаешь?!
— Тихо ты. Репродукторы не только говорят, но и слушают.
— А зачем?
Олег вновь промолчал.
— А почему мы с мечом спим? Мне из-за этого сны страшные снятся. А ещё снится, будто я смеюсь. Представляешь? Я даже не знаю, как это, а во сне смеюсь, и ты смеёшься. Я как-то проснулся, гляжу, а ты улыбаешься. Спишь и улыбаешься, на самом деле.
— Правда?
— Да.
— А что ещё странного ты во сне видел?
— Молодого старика, он плыл на лодке и песни распевал.
— Как это — молодого старика?
— Не знаю, но он такой радостный, что даже страшно как-то.
— А мне Дом снится.
— Наш?
— Нет. То есть да. Только не этот, а настоящий, в лесу, и река рядом.
— У нас был такой дом?
— Да.
— А мы в него вернёмся?
— Тихо, слышишь?
— Что?
— Будто звенит что-то.
Они прислушиваются.
— Ой, и правда, кажется, это твой меч!
Они лежат, обнявшись, а деревянный меч зажат между ними. Его приходится всё время прятать, потому что мечи тоже запрещены. Ребята вытаскивают клинок и прижимаются к нему ушами.
— Треньк, треньк, Ветреный, отзовись. Треньк, треньк, Ветреный, кшек тебя задери, отзовись!
— Генка, ты, что ли?