***
До круглосуточного магазина идти было около пятнадцати минут, но за это время уже успел пожалеть, что вышел из дома, поддавшись минутной слабости. Зябкий ветер забирался под куртку, заставляя ускорить шаг в тщетной надежде согреться. Можно было бы почитать, отвлекая себя от греховных мыслей, но я выбрал самый простой способ. Опять. Поддаться другой слабости, якобы менее страшной, чем первая.
Толкнул дверь, оживляя колокольчик в приветствии, и застыл в дверях, забыв отпустить дверную ручку.
— Здравствуй, — замялся на секунду, не зная, куда себя деть. Не уходить же из магазина в самом деле, — Элиза.
Дернулась как от пощечины, скривив рот, и снова уставилась в журнал, который читала до моего прихода. Это я посоветовал Питеру отправить ее на настоящую работу, чтобы у девочки был свой источник дохода, и она стала бы более независимой. Как показало время, хреновый это был совет.
Подошел к прилавку, задумчиво разглядывая сигареты у нее за спиной. Так мало знакомых марок.
— Дай, пожалуйста, красные Мальборо и зажигалку.
Элиза подняла на меня глаза, широко распахнутые от удивления. Эти стереотипные мимические упражнения начали уже порядком меня раздражать.
— А вы себе?
— А тебе зачем?! — Рявкнул, бросая на стойку 20 евро. Тут же сжал зубы, стараясь сдержаться и не высказать вообще все, что думаю по поводу Элизы и её обвинений в мой адрес. Как нарочно вспомнилось, как она цедила сквозь зубы: «А в священники пошел потому, что импотент?». Хотелось залепить ей пощечину прямо сейчас. Почти выхватил у нее из рук пачку, выдернул зажигалку со стойки и, плюнув на сдачу, вышел все под тот же звон колокольчика.
Трясущимися от злости пальцами пытался подхватить язычок упаковки. Ничего не получалось, ногти скользили по полиэтилену с нулевым результатом. Медленно выдохнул, запрокидывая голову. Дай мне сил, Господи, пожалуйста. Иначе гнев возьмет верх, и я…
Колокольчик.
Почувствовал спиной взгляд, но упрямо продолжал пытаться открыть пачку. Не прошло и пяти минут, как у меня получилось. Достал одну, сминая фильтр, и прикурил, чувствуя, как отпускает напряжение внутри.
— Святой отец, простите меня, — слезливые нотки в голосе не будили внутри сочувствия. Только странное тупое равнодушие заполняло голову, все расширяясь, как сигаретный дым. — Я такие ужасные вещи вам наговорила…
Элиза расплакалась. Не мог заставить себя повернуться. И был ли в этом смысл, в разговоре лицом к лицу. Всё, что хотела сказать лично мне, уже сказала, теперь по сути говорит с моим образом в своей голове, перед которым чувствует вину. Я так и не сказал ей, что чувствую, так откуда ей знать? Нравственный ориентир? Судя по сцене на пляже, он отсутствует как таковой. Им нет до меня и до моих чувств никакого дела, только свое. Только «свое» становится персональным сокровенным божком. Дернул головой, как в судороге, отгоняя мысли. Я не должен так думать.
— Я вовсе, — в потоке рыданий очень тяжело было разобрать хоть что-то, я поморщился, делая глубокую затяжку и смотря на бегущие по улице листы. — Не хотела… Простите… Так стыдно… Не говорите папе… Пожалуйста…
— Замолчи.
Ветер сдул пепел, на секунду рассыпая его горящими искрами по воздуху. Её не волнует собственное поведение, только лишь скорый на расправу Питер. Что ж. Не все способны на раскаяние. Хотелось и не хотелось спать, странное чувство, когда тело устало, а мозг слишком возбужден, на грани болезненности и никак не может остановиться.
— Ты ведь на машине? — обернулся для того лишь, чтобы увидеть ее зареванное лицо с размазанной ладонями косметикой. Элиза выглядела такой по-настоящему несчастной, что я смягчил тон, ощущая нечто похожее на угрызения совести за сухость. Она кивнула в сторону, указывая на маленький, припаркованный почти у входа в магазин, форд. — Сможешь меня подвезти кое-куда после смены? Когда она у тебя кончается?
— Через час, — Элиза сделала попытку улыбнуться, видимо расценив мой вопрос, как жест применения. На самом деле это был жест конца, моего конца, как некой прошлой личности.
Я хотел увидеть ее. Не знал, что буду делать… То ли спасать… То ли падать.
***
Меня разморило в теплой машине, и я провалился в поверхностный путанный сон, скрючившись на переднем сидении. Снилось, будто демон шепчет что-то на ухо, чувствовал когтистые лапы у себя на плечах, пригибающие к земле, но не мог сдвинуться с места и все слушал, слушал, готовый разрыдаться от того, что он говорил. Что-то о грехе, предательстве и сокрытии…
— Святой отец!
От неожиданного прикосновения к руке дернулся и со всей силы вошел коленом в бардачок. Боль быстро вернула меня из кошмара сна в реальный кошмар.