Помню, как-то раз, Маша сказала, что имя её переводится с еврейского, кажется, "горькая". И поэтому, стало быть, и жизнь, у неё будет горькая, и обречён всякий, кто свяжется с ней. Я тогда смеялась! А сейчас, спустя столько лет, думаю, она была права.
Тогда же, но чуть позже, когда мы немного попривыкли и пообтесались, Маша и познакомилась со своим поклонником. Только не подумайте чего - тогда всё ни так было, как сейчас. И чище, душевнее что ли, и медленнее. Да и городишко маленький, с этим тоже нужно считаться. А тут Он, поклонник, приходит смотреть каждый её спектакль, присылает ей стихи, влюблён в неё без памяти. А она не замечает. Нет, Андрей, конечно, она замечает, но только вида не подаёт. И, знаете, долго он так бегал за ней, долго, а она от него. А потом Маша не выдержала. И познакомились они.
Его звали Николай, поэт и мечтатель, Врубелевский Демон. И тоже, как и со мной - смесь низкого и высокого. Продолжает ухаживать за Машей, и, наконец, они женятся. Причём, как-то в один день. Помню просто Маша пришла и сказала: я, мол, вышла замуж, поздравь меня - я самая счастливая женщина на свете. Вот как было.
Потом она переехала из общежития к нему в дом на Осторожной - сейчас дома уже нет, снесли - и жили они там где-то с полгода, может и меньше.
А за мной в то время ухаживал Антон Веритис - уже известный художник. Звал и замуж и на портрет. А я ни на что не соглашалась, не любила. И портрета боялась пуще смерти. Да и причины на то были, только несколько таинственного свойства.
И вот однажды, в конце сентября - день был светлый, солнечный какой-то, я зачем-то пошла на Осторожную. Ни то что-то нужно было Маше передать, причём срочно, ни то взять. А вечером они уже переезжали на другую квартиру - где-то в центре, не далеко от Театра. Поэтому я торопилась и уже почти подошла к их дому, когда услышала визг и лязг тормозов, и какой-то ещё шум. Что-то страшное.
Подхожу к дороге, а там смятый автобус, и почему-то запомнила его номер: 33-03 МОВ. Столб прогнувшийся. А на обочине человек (его уже унесли с дороги), местный дворник и ещё кто-то из набежавшего народа. Молодая девчонка моих лет ищет работающий автомат, чтобы вызвать Скорую. Несколько человек из толпы пытаются влезть в лепёшку автобуса, но безуспешно. Дворник наклонился над телом, расстегнул ему воротник рубашки, слышу, кричит мне: "Эй, ты иди сюда, есть зеркало, мол, пульс не прощупывается?"
Я на негнущихся ногах подхожу, наклоняюсь над пострадавшим и вижу: это Николай, Демон - воротник расстёгнут, шея вся в лиловых синяках. Я вытаскиваю из сумки зеркало - то самое с моего портрета - и подношу к его губам, и оно падает.... холодное, чирк по правой щеке. Еле успела подхватить и опять к губам. А Николай, вдруг, глаза открывает, очнулся. Да как глянет на меня, и, будто, призрака увидел!
Побледнел белее смерти. В зеркало пристально так посмотрел, и опять на меня. И слышу, явственно прошептал: "Это ты, Изабель!? Ты?"
Глаза его расширились и в них ужас. Он вскрикнул и затих.
И только справа с губы медленно стекла тёмная струйка, точно такая, как и чёрная родинка у губы...
Потом, много позже, приехала Скорая. Куда и как девалась я сама и что было дальше - не помню. Не знаю, и кто сообщил о Николае Маше. Она же через несколько недель уехала. Помню, мне оставила флакон каких-то очень редких и старых духов, называются "Тамариск". И аромат у них такой же, как и её судьба - сладко-горький. Я его до сих пор храню, как память о ней, о нём.
Больше я о ней ничего не знаю. А после всего случившегося и режиссёр уехал в неизвестном направлении. Вот так закончилась судьба Николая и Маши. И началась моя.
Вы спрашиваете: почему? Приехал новый режиссёр, из молодых и уж он-то меня заметил. И я стала, наконец, актрисой.