Всё просто: зная наиболее болезненные точки человека, стоит только посильнее надавить на них и можно добиться от него практически всего. В её случае таких «кнопочек» было две: смерть сестры и желание всегда знать правду. Драгнил нажал на обе, сначала разозлив её, почти выбив почву из-под ног своим наглым поведением и странными намёками, потом – выказав казавшееся искренним сочувствие, и, наконец, рассказав «правду». Люси приняла происходящее за чистую монету, слишком натуральна и правдива была его игра. Ведь этот человек знал всё о ней с самого начала, умело пользуясь найденной информацией. И девушка без оглядки бросилась в приготовленную для неё ловушку.
– По-твоему, убивать людей нормально? – она задала этот вопрос не из желания развернуть дискуссию или что-то узнать. Это было, скорее, риторическое замечание.
– Ты имеешь в виду Лисанну? Бесхребетная дрянь. Шлюха, – его рот искривился в брезгливой гримасе. – Такая невеста, по-твоему, мне нужна?
– А Мира? Ведь и её тоже…
– Укрощённая дьяволица. Покорная, послушная. Но быстро надоевшая. А вот ты… – он подошёл ближе, провёл тыльной стороной ладони по щеке, осторожно, почти любовно очерчивая контур лица, и скользнул рукой ниже, по шее, в зону декольте. Люси судорожно выдохнула, пытаясь таким образом чуть отодвинуться от Драгнила и его пальцев. Он заметил её манёвр, усмехнулся и убрал руку. – Ты – совсем другое дело. С тобой мы можем играть очень долго. И тебе это понравится.
– Никогда, – кажется, к ней на мгновение даже вернулись былые силы – настолько абсурдным и неправильным показалось это предположение, что девушке немедленно захотелось его опровергнуть.
– Я знаю тебя лучше, чем ты сама, Люси, – он снова подошёл ближе и опёрся ладонями о стену по обе стороны её головы. – Ответь мне: зачем ты ходишь на казни?
– Сволочь… – девушка задохнулась от ненависти и боли. – Ты знаешь, зачем.
– Я – да, а ты? – она вскинула на него глаза, не понимая его вопроса. Драгнил поймал её взгляд и уже не отпускал, точно смотрел в самую душу, в те тёмные, скрытые даже от неё самой уголки, о которых не хотелось знать. – Скажи, разве ты ни разу не представляла на месте сидящего на электрическом стуле преступника того, кто убил твою сестру? Кто несколько часов насиловал маленькую, беззащитную девочку, а чтобы она не кричала, отрезал ей язык? Кто потом разделал её, как жертвенную свинью, и разложил на школьном дворе, чтобы тело нашли другие дети? Те, кому ты смотрела в глаза в последние минуты их жизни, разве они были лучше того урода? Неужели тебе не хотелось самой хоть раз повернуть рубильник? – его голос с каждой фразой становился всё ниже, приобретая интимные, бархатные нотки, завораживал, лишал воли, подчинял. – Ты такая же, как я, Люси. Признай это. Скажи «Да».
Она молчала и не двигалась. Просто потому, что не было сил ни возразить, ни оттолкнуть. Даже закрыть глаза, чтобы не видеть его лица, этого гипнотического взгляда, выворачивающего наизнанку, заставляющего принять страшную, нереальную правду. Правду ли?
Драгнил вдруг качнулся вперёд и стал целовать – жадно, грубо, властно, насильно врываясь внутрь, кусая, зализывая языком ранки, подавляя ещё не осознанное, ещё даже не зародившееся сопротивление. Словно не целовал – ставил клеймо. Отстранился и сказал, тяжело дыша, почти касаясь своими губами её истерзанных губ:
– Теперь ты точно будешь моей.
Девушка опустила веки – полный обречённого отчаяния жест, чувствуя, как потекли по щекам, не принося облегчения, горячие слёзы. Сейчас Люси чувствовала себя не просто беспомощной, а почти раздавленной, униженной до такой степени, что у неё не осталось ни сил, ни желания сопротивляться. Он забрался так глубоко, безжалостно ковыряясь в старых ранах и нанося новые. Теперь всё, во что она верила, что делала, не стоило и ломанного гроша, испоганенное одной-единственной фразой, рождённой извращённой фантазией безумного садиста.
Щелчок дверного замка сказал ей, что она осталась одна. Люси открыла глаза, осмотрелась, ещё не до конца веря в то, что Драгнил ушёл. Но в квартире действительно никого не было. На мгновение ей показалось, что всё произошедшее было лишь сном, кошмаром, привидевшимся уставшему сознанию. Однако зудящие губы и запах сандала говорили об обратном. Девушка оттолкнулась от стены и осторожно, медленно, словно после тяжёлой болезни, пошла по направлению к окну. Зачем – она и сама не знала, но что-то тянуло её туда, как магнитом. Судорожно дёрнула раму, и почти задохнулась от ударившего в лицо свежего, прохладного ночного воздуха. Вцепилась пальцами в подоконник, пережидая головокружение, почти не видя расплывающуюся перед глазами, прямую, как стрела, безлюдную улицу. И только чуть отдышавшись, сморгнув солёную пелену перед глазами, заметила на тротуаре мужскую фигуру. Поздний прохожий поднял руку, словно желая махнуть на прощание, и ветер донёс до неё (или ей показалось, что донёс) короткую фразу: