Одна из таковых сидела за стойкой. Большая, полная, усатая консьержка, чем-то похожая на Большую Медведицу.
– Куда прёшь? Читать не умеешь? Написано же – только для женщин! – заорала она, но, присмотревшись, сбавила тон. – Тебе можно. Ты – сын.
– Чей сын? – растерянно спросил не готовый к такому повороту Шура.
– Чей, чей… Кого надо, того и сын! – отчего-то смутилась консьержа и зашарила толстыми пальцами по грязному столу, словно в поисках какой-то очень маленькой, но очень нужной вещи. – Ходит… спрашивает… людей от работы отрывает…
– Да вы не волнуйтесь так! Просто скажите – и всё! – горячо заговорил Шура. – Я ведь не из пустого интереса, я по делу!
Спроси его кто в ту минуту, зачем ему это нужно, – эта толстая неопрятная баба, её глупые причитания, сыновство это непонятное, – не сказал бы в ответ ничего путного, но вот, поди ж ты, закусил удила! И казалось Шуре, что важнее этого ничего в его жизни нет и никогда не было, и зависит от этого ответа даже не жизнь его, а вообще всё! Весь мир, вся Вселенная, весь этот, чтоб ему провалиться, пространственно-временной континуум! Потому и продолжил он осаду этой жирной, закосневшей в своей ненужности, крепости, и бомбардировал, и обстреливал её словами, улыбками, сальными и невинными взглядами в сочетании с якобы несмелыми жестами. Короче, вытащил из запасников весь свой нерастраченный арсенал, и очаровывал, очаровывал…
И крепость пала! Робкая девичья улыбка промелькнула осенним солнышком на увядшем лице, сначала несмело, потом более уверенно, и наконец расцвела пышными мальвами, по-хозяйски роскошно утвердившись на внезапно помолодевшем лице.
– Да я-то что? Мне сказали молчать, я и молчу… Моё дело маленькое. А я-то, что ж я, такому парню отказала бы? Да я и сейчас могу, хоть и срамно мне…
– Стоп, стоп! – заволновался Шурочка, сообразив, что перестарался с эротической составляющей своей массированной атаки. – Ты мне, красавица, скажи только одно – чей сын?
– Откуда ж я знаю? Мне Морфей Морфеич сказали – мужиков, мол, не пускать, только вот если придёт такой молодой, красивый, с руками гинеколога, ему, мол, можно. Он, мол, имеет право. Сын, мол. А чей сын, – я и не спросила. Оно мне ни к чему. Сказано – мужиков не пускать, я и не пускаю. А они и не ходят. Как вымерли все. А сказано – тебя пропустить, так я с удовольствием…
– А с чего ты взяла, что я – тот самый, которого нужно пропустить? Как ты меня узнала-то?
– Так по рукам же! – воскликнула консьержка, как будто удивляясь тому, что приходится объяснять такие простые, очевидные вещи. – Что же я, гинеколога по рукам не узнаю? Или я не женщина? Я милого узнаю по походке!
– Чего? – ошалело переспросил Шурочка.
– Да песня такая была во времена моей молодости. "Я милого узнаю по походке…" – запела она, но Шурочка не был сейчас расположен к советской эстраде пятьдесят бородатого года.
– Никогда о таком не слышал! – прервал он вокальные экзерсисы работницы вахтенного труда.
– Вы, мужики, о многом не слышали! У женщин свои секреты! – хитро заулыбалась та.
– Это точно! – согласно закивал герой-гинеколог. – Так что мне дальше делать?
– Как что? Пришёл – иди.
– Куда?
– Куда шёл. К мамке. – девичья страстность снова уступила место пожилой обстоятельности.