Быть может, это было ошибкой? Быть может, вовсе не стоило поддаваться этой страсти, этому наваждению, что хранили его глаза, отливающие зеленью? О чём она вообще думала, взойдя на борт этого корабля? Как она могла позволить себя уговорить на это безрассудство, за которое заплатит не только она? Был ли это правильный выбор? Могла ли она позволить себе поддаться чертовой надежде, что запылала так ярко?
Ответов не было, лишь тишина. Бесконечная и необъятная, такая, что хранит в себе самые страшные тайны и самые жуткие признания, совсем не приемля ложь. Потеряла голову ведь от того внимания, что он ей дарил и от тех тёплых слов, что шли в разрез с годами грубости и холода, но в то же время и того отчаянного жара, с которым вовсе не он её всегда брал. Безудержно, напористо, лишний раз доказывая своё превосходство, шепча ревнивые слова, подтверждающие извращённость этой любви. Неизменное, чересчур частое: «ты принадлежишь мне», отпечаталось в её сознании, на её сердце, что так беспокойно билось в груди, вынуждая слёзы стекать по щекам.
Сковывая её в крепкие цепи, что состояли из агонии и безразличия, он привязал её к себе, вынудил подчиняться, вынудил беспрекословно следовать за ним. Грозный царь, сильный и мудрый правитель, умелый воин и совсем не понимающий, нечуткий муж, привыкший отдавать приказы, привыкший повелевать и получать в ответ полную покорность.
— Что с тобой, любовь моя? — его руки такие мягкие, такие ласковые и нежные, вовсе не мозолистые и уж точно не грубые, не хранящие на себе удушливые смрад смерти и крови, пролитых во имя империи.
Его губы слишком шелковистые, теплые, чуть влажные, совсем не такие, что касались её прежде, на протяжении долгих лет. Клаус Майклсон не умел быть нежным, он не умел искренне улыбаться и дарить ей поддержку. Мог лишь одаривать её хмурым взглядом, касаниями сильных рук и безумно горячими прикосновениями губ, что умело дарили ей наслаждение.
— Он придет за мной, — шёпотом ответила Кэролайн, поворачиваясь к Стефану лицом, всматриваясь в благородные черты сына царя, того мужчины, что сумел вдохнуть в неё жизнь; того, кто подарил ей этот краткий миг счастья: светлого и яркого, не обремененного болезненной связью.
— Нет-нет, — отчаянно замотав головой, царевич мягко ей улыбнулся, беря дрожащую ладонь в свои руки, чуть крепче сжимая, и так старательно пытаясь успокоить, — Из-за женщины войны не будет. Он не станет…
— Ты не знаешь Клауса! — ей лишь оставалось перевести взгляд на горизонт, будто бы в ожидании, что вот-вот появится его грозный флот, во главе с ним, её мужем, тем, кого она рискнула предать, сбежав с другим мужчиной.
Этого он точно не простит, не позволит себе оставить эту дерзость, этот удар ниже пояса, без ответа. Он соберёт под своими знаменами тысячи воинов и двинется на них войной, сметая всё на своём пути, не щадя никого. Лишь вопрос времени, когда его гнев их коснётся.
— Тогда… — Стефан чуть помедлил, решаясь, стараясь побороть свой страх и подавить в себе эгоистичное желания жить, так же как и голос разума, что нашёптывал ему развернуться пока не поздно и вернуть её в чужие объятия, тому, кому она принадлежит по праву, — … я скажу ему что ты моя, а ты будешь в безопасности. Ему не взять Трою. Аполлон нам благоволит, даже Посейдон проявил благосклонность. Просто посмотри как быстро мы движемся, Кэролайн. Сами Боги на нашей стороне, любимая!
Его слова вызвали улыбку на её губах, вынуждая сердце наполниться таким светлым и чистым теплом, которого никогда не было с другим мужчиной. Ведь он вызывал в ней совершенно иные чувства. Слишком яркие, находящиеся на болезненной грани, выворачивающие душу и сердце наизнанку. Со Стефаном всё было по-другому, он стал её тихой гаванью, в которой она смогла скрыться от бушующих волн, что порождал собою Никлаус.
Стефан, в отличие от её мужа, поклонялся, безропотно верил в Богов. Он так отчаянно утверждал, что обязательно их защитят за крепкими и неприступными стенами Трои, но Кэролайн уже понимала что они обречены. Боги их не спасут. Для неё Клаус был Богом — грозным, несущим смерть и разрушение.
— Ты ещё так юн, — она нежно провела ладонью по его щеке, смотря на него таким мудрым взглядом, будто бы была старше его на сотню лет, а вовсе не на год.