Граф Шувалов, приняв сложенную втрое бумагу, развернул ее и цепким взглядом вчитался в столь аккуратные цепочки слов, что складывалось впечатление, будто писавший десятилетиями оттачивал искусство каллиграфии. Хотя, возможно, так оно и было.
«Родная моя,
не передать словами моих чувств, когда мне доложили о твоем отъезде и передали твое письмо. Отчего ты сама не сказалась мне? Боялась, что вознамерюсь остановить тебя? Но тебе же известно, что я никогда бы не пошел против твоей воли.
Помнишь, когда-то давно тебе пришлось уехать по просьбе твоей матушки? Мы не виделись три дня, а мне чудилось, что промелькнули годы. Но тогда я и представить не мог, что нам предстоит более долгая разлука. Не думал, что так мучительно – не иметь возможности прикоснуться к тебе, обнять, услышать твой смех, посмотреть в твои глаза. Если бы не… Впрочем, бессмысленно представлять, как бы сложилось все, будь мы в иных обстоятельствах.
Я буду жить мыслями о нашей встрече. Когда бы ей ни было суждено статься.
М.»
Среди всех писем, написанных таинственным «М», это было самым длинным, хоть и, также, не вносило ровным счетом никакой ясности. Вновь нет имен, вновь нет дат, вновь нет опознавательных знаков. Даже то, что сложено оно было на русском языке, не давало прав утверждать, что автором являлся не аристократ какой-нибудь: уж очень слог был искусен – крепостным такой неведом.
- Ни на одном конверте не было имени того, кому адресовались строки? – после старательного изучения бумаги осведомился Дмитрий. Его спутница качнула головой.
- Возможно, ей передавал лично поверенный человек. Что странно – ее ответных писем я так и не обнаружила. Правда, прочесть успела далеко не все.
Увы, в дворцовых стенах остаться наедине с собой более чем на пару минут невозможно, а посвящать в то, в чем сама еще совершенно не разобралась, кого бы то ни было, Катерина не желала. Достаточно причастности к этой загадке Дмитрия.
- Возможно, они хранятся у него.
- Если она вообще на них отвечала.
Предположение не было лишено смысла: каждое письмо таинственного «М» переполнялось отчаянием, даже если это было всего несколько строк. Казалось, словно переписка односторонняя, однако что-то не давало ему прервать все, и новые строки выходили из-под пера даже несмотря на отсутствие ответов барышни. Или же это все придумало лишь живое воображение Катерины, даже не заметившей, как загадка посланий из прошлого захватила ее всерьез. Дознаться до личностей обеих сторон этого «диалога», понять, что их связывало, и отчего такой тоской сквозило от каждой буквы, стало отчего-то очень важно. Хотя, возможно, она просто убегала от реальности, которая давила со всех сторон, и готова была забыться в любой, даже самой незначительной, мысли, где на самом деле не существовало никакой тайны.
***
В интригующих историях прошлого была не прочь покопаться не только Катерина, но и ее дядюшка – правда, его намерения вряд ли были столь чисты, и он силился не столько распутать все ниточки, что протянулись между ним, Голицыными и царской семьей, сколько максимально упрочить их. А значит, стоило позаботиться и о том, чтобы никто не посмел обвинить его в фальсификации, для чего приходилось не только изучать найденное, но и уничтожать некоторые из обнаруженных сведений. То, что прямых доказательств не существовало, одновременно и усложняло все, и облегчало дальнейшие ходы. Конечно, он, возможно, не сумеет убедить полностью тех, кого следует, но и противоположная сторона не будет уверена в его лжи – подтвердить или опровергнуть эти слова некому: все, кто знал что-либо достоверное, уже давно отпеты.
- Варвара Львовна, голубушка, просьба у меня к Вам есть, - дождавшись, пока разливавший чай слуга удалится из гостиной, Борис Петрович перешел к главной части их беседы, начавшейся не так давно. Баронесса Аракчеева, наслаждающаяся ароматом свежезаваренного напитка, медлила с ответом, и хозяин квартиры ничуть ее не торопил – в таких делах важна неспешность. О трепетной любви своей гостьи к чаю он знал не понаслышке, и умело использовал это, нарочно заказав несколько новых сортов специально для столь полезной ему дамы.