Наблюдая за этой сценкой, княжна не сдержала пропитанной горечью улыбки – всё так напоминало ей о доме и счастливом детстве, которого уже не вернуть, что сердце сбивалось с ровного ритма. И вроде бы не было в ней склонности ностальгировать попусту, но, по всей видимости, поездка в родовое имение дала о себе знать: Катерина забрала лишь детские вещи, что хранились в маменькиной спальне, статуэтки Ирины, которые не смогла оставить для продажи, хоть и выручить бы за них можно было немало, и папенькин любимый портсигар, с которым он не расставался никогда. Это все еще хранило тепло рук и давало возможность ощущать близость самых родных людей, не терять надежду на новую встречу. А теперь вот, сердце невольно ловило знакомые моменты в минутах чужого счастья: в звонком голосе десятилетней Марии, кружащейся по гостиной вместе с Николаем – она упрямо старалась доказать ему, что учитель танцев ошибся сегодня; в умиротворении на лице Ея Величества, прижимающей к себе прильнувшую дочь, и ласково треплющей волосы старшего сына; в каком-то свете, исходящем от всех трех фигур, сейчас кажущихся не людьми – святыми. И этот свет был целебным: душа успокаивалась, а из улыбки уходила горечь, сменяясь тихой грустью.
Жаль лишь, что отрадная сердцу картина длилась недолго: Великой княжне надлежало вернуться к занятиям, а Наследника престола ожидал министр финансов, которому была назначена аудиенция. Сильный аромат, исходящий от роз, вновь напомнил о себе, и малодушные мысли о побеге не преминули явиться. Впрочем, их опять отогнали, и виной тому был никто иной, как цесаревич: прежде, чем покинуть Золотую гостиную, он задержался возле сидящей с цветами Катерины.
— Вы будете сегодня на спектакле?
Она удивленно подняла голову: вопрос Его Высочества был неожиданным, и она не совсем понимала, о чем он. Увидев замешательство на лице княжны, Николай поспешил объясниться:
– Сегодня в Александринском театре ставят Островского, а после спектакля будет благотворительный вечер у государыни, на который уже разосланы приглашения. Вы непременно должны пойти — почти все фрейлины Ея Величества будут сопровождать Императрицу. Тем более, Вы принимаете непосредственное участие в возрождении Общины.
– Простите мне мою неосведомленность, Ваше Высочество.
– Скорее это мне следовало сначала рассказать Вам, а потом задавать вопрос – похоже, что Maman еще не всех уведомила.
– В таком случае, я непременно буду.
На несколько секунд задержав взгляд на ее лице, цесаревич едва заметно улыбнулся и откланялся. А Катерина, продолжившая срезать листья с толстых стеблей, даже не поняла, когда именно уколола палец: боль едва ли отвлекла ее мысли, отчего-то оставшиеся там, в ничего не значащем диалоге.
Поставленная впервые четыре года назад, в декабре, “Гроза” почти сразу же удостоилась внимания критиков-публицистов и получила крайне противоположные рецензии: молодой демократ Добролюбов утверждал, что этого протеста против произвола уже давно стоило ожидать, и героиня пьесы Островского сделала то, что не хватает духу совершить народу; к нему присоединялся и Писарев, а вот экспрессивный Григорьев активно оспаривает взгляды своих оппонентов, выдвигая на первый план не суть драмы, а то, как именно её подал автор, как раскрыл поэтично жизнь народа. И не только литературные критики с жаром обсуждали пьесу – не меньшее внимание ей уделил простой люд, и то тут, то там в театрах собирались кучки, готовые обменяться взглядами на сюжет. Хотя, всех ли волновал именно он? Сплотившиеся фрейлины Ея Величества в количестве шести человек с большим энтузиазмом восхищались игрой обаятельного Степанова, чей Борис покорил немало девичьих сердец, и лишь двое всё же затронули ключевой вопрос драмы, поддавшись общим настроениям и найдя в том камень преткновения.
– Жаль её, – покачала головой Сашенька, завязывая мантоньерки, – бежать ей с Борисом надо было.
Выросшая в любви и ласке, она искренне сочувствовала героине пьесы, и даже если не старалась найти в произведении глубокие мысли, чтобы пуститься в рассуждения о проблемах современного общества, всё же ощущала, сколь нередки были подобные случаи для молодых барышень. Её немного детская непосредственность и чувствительность остро отзывались на подобную несправедливость, что почти всегда удостаивалось колкости со стороны некоторых фрейлин.
– Душечка, Вы романов начитались? – Ланская картинно вздохнула, словно поражаясь наивности Жуковской.
– А что, ей стоило терпеть, по-Вашему?
– Elle est stupide*, – оценила происходившее на сцене Ланская, обмахиваясь веером, – была бы умнее — и со свекровью ужилась бы, и муж бы не маменьку, а жену слушался.