Я всхлипнула, утёрла слёзы и вернулась в кресло, но ни одна буква не желала становиться рядом с другой, чтобы родить слова. Я зажмурилась и глаз уже открыть не сумела. Вернее, я открыла их, но увидела не буквы, а серые глаза. Я не успела испугаться. Граф быстро убрал с моих плеч руки и аккуратно закрыл продолжавшую лежать на моих коленях книгу.
— Мы оба голодны, — сказал он тихо, проводя рукой по заломам мягкой обложки, слишком глубоким, чтобы можно было их разгладить. — И если мой голод утолить просто, то над утолением твоего мне придётся покорпеть.
И вот тут я похолодела. Слова, подкреплённые тёплым взглядом, стали ледяным душем, и ткань взмокла на вогнутой спине. Я не могла пошевелиться, словно зачарованная коброй пташка, и ждала смертельного укуса спокойно, понимая, что тот неотвратим. Но тут с шумом распахнулась дверь из гаража, и в то же мгновение я почувствовала боль в вцепившихся в подлокотник пальцев. Лоран ввалился в дом с охапкой продуктовых пакетов.
— Надеюсь, ты ничего не перепутал? — граф выпрямился и сделал шага три от кресла, возвращая мне способность дышать.
— Я следовал списку. Но если вдруг ваша фантазия разыграется ещё больше, то магазины открыты — сегодня не День Благодарения и не Рождество, хотя сначала я всё же заглянул в календарь.
— Я попросил бы воздержаться от глупой иронии, которая уместна лишь в общении с тем, кто остался ждать тебя в машине. Не смею портить вам ночь.
— Я тоже не хочу портить её вам, — как-то жёстко и леденяще звонко произнёс мой хозяин. — Только смею напомнить, что за ночью непременно наступает утро.
Интересно, кому предназначались прощальные слова Лорана? Мне ли? Желал ли хозяин заверить меня в безопасности? Только для чего понадобилось говорить намёками… Лоран ушёл, не удостоив меня ни взглядом, ни приветствием, а на губах графа вновь блуждала холодящая душу улыбка.
— Не бойся, — и с каждым произнесённым графом звуком во мне отмирал один нерв. — Я не стану пичкать тебя салатом Нисуаз и луковым супом.
— Сейчас я и это съела бы с пребольшим удовольствием, — тоскливо улыбнулась я и сделала шаг на кухню. — Позвольте мне помочь вам? — И усмехнулась. — У меня всё наоборот. Обычно женщина готовит мужчине ужин, а я проспала даже магазин…
— Катья… — граф очутился у меня за спиной, и на краткую долю секунды мне показалось, что он вознамерился обнять меня. — Я не исполняю двух желаний подряд… Я пустил тебя в свою постель, а теперь ты пусти меня к себе на кухню. Так будет честно. Я очень люблю готовить. Быть может, это единственное, чего мне не хватает в посмертном существовании.
Я не могла чувствовать его дыхания, но руки слишком свободно лежали на столешнице, и я поспешила принять позу балерины, чтобы не коснуться лопатками груди вампира, хотя мне сейчас хотелось этого больше всего на свете.
— Я не человек, — чарующий голос продолжал звучать подле самого уха. — Вернее, не живой человек. Ты уже допустила подобную ошибку с Клифом. Не повторяй её. Во второй раз тебе может не так повезти.
Я кивнула, вернее несколько раз судорожно дёрнула подбородком, и в тот же миг услышала звук бегущей из крана воды и краем глаза заметила, что граф уже стоит подле раковины и ополаскивает листья салата. Я машинально потянулась к ножам, но была тут же остановлена недовольным голосом:
— Салат ни в коем случае нельзя резать ножом. Вместе с соком теряются вкусовые качества и витамины.
Парижанин придвинул к себе бамбуковую салатницу и принялся ловко трепать салатные листья. Они кружились и укладывались на дно подобно падающим листьям. Я в нерешительности стояла рядом, надеясь, что граф даст мне хоть какое-то задание. Наконец он кивнул в сторону пакета, и я быстро достала жестяные банки.
— Французские салаты, как и французская жизнь, отличаются сочностью красок, словно работы импрессионистов. Сейчас мы напишем с тобой картину «Фламинго», — граф уже посыпал листья салата тёртым сыром, мерно, аккуратно, и тот укрыл зелень будто первый снежок. — Открой банку с кукурузой и свёклой.
Я достала открывалку и с трудом продавила жестянку, чтобы прокрутить колёсико.