— Раз тебе так хочется, я сделаю вид, что могу есть. Я даже попросил Лорана купить белое вино, хотя французы его и не любят. Но тогда я не поддамся искушению налить себе ещё один бокал…
Вновь его губы растянулись в кошачьей ухмылке, и я едва слышно пролепетала:
— Быть может, вам стоит налить себе ещё…
Никакие заверения вампира в доброте не могли остановить бег мурашек на моей бледной коже.
— Катья, — голос графа стал дивно певучим. — Я себя контролирую, и эту неделю ты можешь забыть все страхи. Ты ведь не боялась моего сына. Вот и относись ко мне как к врачу. И, поверь, моя терапия будет намного действеннее, хотя я и не слушал никаких курсов в Кембридже.
— Я не хочу больше терапии, — простонала я, расправляя на коленях салфетку не потому, что граф поставил на стол салат и плетёнку с ломтиками французского батона, а чтобы скрыть, хотя бы для себя самой, дрожь в коленках.
— Хорошо, — граф уселся напротив и тоже расправил салфетку, передразнивая меня. — Продолжай называть это установкой блока. Но ведь это тоже своего рода терапия. Пожалуйста, не смотри на салат. Это не картина.
Он разложил салат по тарелкам, и вновь на долю секунды мне почудился на его щеках живой румянец, и сердце кольнуло схожее сожаление, которое овладевало мной рядом с Клифом — отчего он не живой, отчего я не могу в жизни встретить подобного мужчину, ведь существуют же они не только в кино и на плакатах магазина ИКЕЯ.
— Сейчас, — проговорил граф, разделяя ножом на равные квадратики салат на своей тарелке, — когда я не помню больше вкуса пищи, кулинария действительно стала для меня искусством и наукой. В моё время великие умы возмущались, что врач, чтобы прописать миллиграммы лекарств, должен иметь диплом о высшем образовании, и этот же врач доверяет себя кухарке, которая ежедневно прописывает ему килограммы пищи. Где тут логика? Для французского гастронома девятнадцатого века Решардона она была в следующем: кулинария с одной стороны — искусство, а с другой— наука, опирающаяся на все достижения физики, химии и других отраслей естествознания. Если раньше повар жил опытом предшественников, которые путём проб и ошибок находили наиболее удачные сочетания продуктов, то теперь он должен быть человеком высокообразованным… Знаешь, я всякий раз, стоя на кухне, чувствую себя великим химиком, который должен доверять знаниям, потому что отведать своего зелья не может, а убить того, ради кого готовишь еду, стало бы для меня полным фиаско. И всё же ешь. Я давно не упражнялся в кулинарии, потому выбрал для пробы лишь яйца да салат. Но если ты позволишь кормить себя каждый вечер, то напоследок я смогу приготовить для тебя нечто незабываемое… Прошу тебя, ешь.
Я покорно погрузила вилку в салат, пытаясь заставить себя не искать в словах графа скрытого смысла.
— Кстати, знаешь ли ты, что Леонардо да Винчи и Алессандро Боттичелли содержали таверну, где сами изобретали и готовили блюда? У Леонардо да Винчи в «Истории искусств», наряду с архитектурой и живописью, есть раздел «Кулинарное искусство». И ваш художник Тропинин, кстати, в молодости был учеником повара и кондитера. А если говорить о французах, — граф вновь коварно усмехнулся, — то в кулинарной книге начала прошлого века можно было прочитать: «Отдел холодных закусок лучше всего, наверное, начать с описания салата, изобретённого Александром Дюма, который известен ещё и как сочинитель исторических романов». Понимаешь теперь значение кулинарии перед литературой! Кстати, я далеко не поклонник литературных творений Дюма, зато ценю его последний огромнейший труд, а именно повареный словарь. Пожалуйста, ешь. Я ведь и правда старался… И вообще мне тоже порой хочется почувствовать себя человеком, как некоторым — вампиром. Путешествовал я как-то по старым местам в Новом Орлеане, забрёл на вечеринку мнимых вампиров… Признаться, с трудом выпустил клыки, чтобы казаться как все…
Граф откинулся на спинку стула и глядел в мою тарелку, где я с трудом шевелила вилкой. Есть не хотелось, хотелось пить, но граф так и не откупорил бутылку с белым вином. Оба бокала оставались сухи.