- Гай Визаи!
И разлетелся мир на куски, как тонкая чашка…
Какое богатство мне было дано? Всё потеряла, растратила! Всё забыла в злобе и горести. Даже ту малость, которую помнил малыш двух с половиной годов.
Гай Визарий! У меня сын, и имя ему – Гай Визарий. Он вырастет и станет красивым статным юношей. Его отец никогда не понимал, как он был красив! Сын пойдёт в него: ростом, силою, разумом. Я буду смотреть на него и видеть живое воплощение мужа, лучше которого нет и не было на земле. Он будет жить, и память моя, омытая моей лишь кровью, будет чиста.
Прости, сынок! Как же долго ты был один! Как долго не знал материнской ласки. Пока я упивалась горем, ты хранил в памяти своё имя - имя твоего отца, что не должно исчезнуть, раствориться в безвестности.
Марк, даже умирая, не забыл свой долг. А я, никчёмная, едва не позабыла свой. Презренный мальчишка Давид, потрясённый его гибелью, пришёл, чтобы спасти нас. Я же едва не потеряла сына, которого муж мне подарил!
Гаяр, почуяв неладное, снова тепло ткнулся мне в спину. Потом подлез под руки, заглянул в лицо чистыми синими глазёнками:
- Мама пачи?
Я не плачу, сынок! Пусть годами плачет моё сердце, омывая вырванную часть – тебя больше не коснётся горе. Ты будешь расти в довольстве и радости. Я обещаю тебе!
А он уже мостится у меня на коленях, словно котёнок:
- Мама, и пачь!
Мама, не плачь! Как же сдержаться, как не напугать его звериным рыком, что рвётся из груди?
И чей-то голос, отвлекая, шепчет прямо в ухо:
- Крепись, сестра! Смерти нет, есть лишь разлука. Любящие души встретятся, когда Господь призовёт их на небеса!
Кажется, у нас с Визарием были разные небеса…
*
Хромой калека остался с нами. Никто и не понял, как это произошло. Просто сначала он оказался подле меня, когда едва не зашлась в жутком крике. И крик вдруг отступил, как отступает штормовая волна, когда стихает шквалистый ветер. И не слова были тому причиной, я и не слышала тех слов. А просто… Не знаю, какой силою он меня усмирил!
После же… они сидели со Златкой подле шатра. Мой сынок тянул деревянный крест, что монах носил на груди. Пётр не сердился, давал малышу посмотреть. Златку же интересовало другое:
- Дядя, кто тебя так?
Она с любопытством разглядывала кривую, всю в шрамах ногу. Интересно, увечья Томбы не казались детям странными или уродливыми. Они даже не понимали, что он тоже калека: всё время просились на спину – покатать. Бывший воин сажал их на загривок по очереди, или высоко подкидывал над головой, заставляя визжать от восторга. Он был почти так же высок, как Визарий. И хромота его была заметна только чуть. Он весело говорил, что подрубленные жилы заросли за столько-то лет, но Марк всё равно смотрел больными глазами. Когда-то он сказал мне, как случились эти раны. Какую же силу надо, чтобы сотворить, а потом носить этот грех в себе! Но Томба зла не помнил:
- Визарий правильно сделал. Он спас меня. У меня бы ума не хватило его спасти. Да и не одолел бы. В тот день на арене не было бойца лучше Лонги! – кажется, он гордился своим победителем.
Томбу дети увечным не считали. А Петра пожалели сразу.
- Кто тебя так?
Некрасивое лицо похорошело от улыбки. Только улыбка была печальной:
- Люди сделали это со мной. Тебе не надо знать о таких людях, девочка!
Но Златка много чего о людях знала, и у неё было своё мнение:
- Расскажи!
И Пётр рассказал:
- Я учил в одном городе, что не надо насильственно крестить язычников, ибо человек, отрёкшись внешне, в душе может всегда оставаться при своей вере. Люди сердцем должны принимать Христа, нет пользы в насилии. К тому же я говорил, что каждый, кто творит добро и не делает зла, также угоден Богу, как ревностный христианин. Священники объявили, что я повторяю речи еретика Василида, и меня заключили в тюрьму.
Тут Пётр снова улыбнулся: