Второй аккуратно обошёл их, грубо толкнул Креймера и запрыгнул в грузовик, через полминуты скинув им самый задрипанный ящик, который, к тому же, полностью развалился, когда прилетел на асфальт. Джон смотрел на эту груду досок, консервов и шурупов и понимал, что… ах, может быть, кто-нибудь уже догадался о последующем слове? Впрочем, это так банально; он вновь понимал, что грубо ошибся, что опять и снова дал осечку, что надо было пристрелить этих гандонов как только он увидел их, не раздумывая, не давая шанса! Не он ли это говорил: либо они, либо мы? Не он ли обрушил ведро дерьма на Креймера, а потом всё равно дал провести им себя, как пятилетнего ребёнка? Не он ли… как всегда мягкосердечный идиот, которому уже и судьба орала во всё горло «Стань жестоким, стань жестоким! Вот тебе даже смерть собственного ребёнка, но стань жестоким!», а он всё равно осознанно игнорировал?
Он точно не помнил, как его жестоко отпихнули в сторону, как столкнули грузовик с преграды и поехали дальше своей дорогой, счастливые, эти имбецилы, впрочем, оказавшиеся намного умнее их. Остались только они с Чесом посреди пустой дороги, на фоне плачевных пейзажей и с кучкой консервов, из которых непригодными и нечаянно раздавленными грузовиком оказалась целая треть.
Джон чувствовал себя отвратительно, что уж и говорить: мало того, что вновь завёл их в тупик, лишился оружия, так ещё и плюнул в душу того, кто был сейчас почти единственным человеком, могущим его понять и поддержать, кто прощал его дерьмовый характер и имел терпение, достойное Оскара. Он посмотрел на Креймера: тот вздохнул, глянул на кучу консервов и, не чураясь, сел на асфальт и стал собирать в кучку годные и не повреждённые. Джон тут же бросился помогать ему, правда, молча; они лишь раз пересеклись взглядами — какими-то тяжёлыми, даже пустыми, но понявшими чувства друг друга мгновенно. Пошло опять всё по кругу: чувство вины, «а почему так?», разочарование в себе, желание наговорить кучу ненужных, но сблизивших бы слов, ощущение пустоты на сердце.
Чес, пока они собирали, вдруг заговорил — так просто и легко для возникнувшей ситуации:
— Знаешь, Джон, в этот момент я был рад тому, что ты не такой, как они, не жадный, готовый убить из-за куска хлеба, не скупой кретин, а всего лишь заносчивый кусок говна.
— Полегче с выражениями! — но Джон был счастлив, ведь это буквально значило отсутствие всякого недовольства им.
— И, поверь, заносчивость и дерьмовый характер пережить намного легче, чем скупость души; так-то человек ты хороший, с широкой и щедрой душой, — как ни в чём ни бывало продолжал Чес, собирая консервы в стопку и откидывая раздавленную в лепёшку банку. Джон улыбался; поразительно, как порой несколько простых предложений могли повлиять на его состояние — минуту назад же думал, что ситуация нерешаема, а теперь… Впрочем, Константин понял одну такую вещь: всю жизнь мы ищем одобрения и порой от разных людей, но всё не удовлетворяемся и ищем новые проблемы, чтобы вновь чувствовать себя виноватыми, но на самом деле нам достаточно лишь одного такого человека, настоящего, одобрительных слов которого хватит сполна и надолго. Джона всю жизнь лихорадило от одного человека к другому; знал ли он, что нужный человек был под боком всегда? Конечно! Просто не верилось с самого начала в простоту в этом сложном мире…
Джон облегчённо усмехнулся, подумал, вновь встал перед каким-то уже знакомым выбором между делать-не делать и решил сделать, потому что ему давно надоело плясать под дудку своих якобы рациональных мыслей; точнее, плясать дальше он под них собирался, но не сейчас; сейчас — исключение.
— Ладно. Спасибо, — негромко ответил он, долго не решаясь на это «Спасибо», считая его чем-то непомерно сближающим. Но в данной ситуации вновь молчать и врать себе!.. Джона уже тошнило от этого; Чес, видно было, удивился нехило, но ответил лишь тихой ухмылкой.
========== Глава 17, в которой мечта стала реальностью. ==========
Радость
ползет улиткой.
У горя
бешеный бег.