— Знаешь… это, конечно, не есть хорошо, но порой я рад разным жутким, но необходимым вещам, совершающимися буквально у нас под боком… иногда кажется, что ещё буквально час — и нас уже не спасти. Но каждый раз неприятность обращается для нас либо в положительное, либо в нейтральное. Но ты, конечно, скажешь, что это бред, — Джон задумчиво ухмыльнулся в ответ и, взвалив мешок на плечи поудобнее, побрёл вперёд, от рыжего облака, стремящегося их нагнать. Креймер последовал за ним.
— И сколько примерно километров нам идти?
— Около четырёх. Точно не знаю, — Джон помолчал, подумал, стоит ли спрашивать такую наивную глупость, но решился и продолжил: — Как ты думаешь, мы когда-нибудь встретим нормальных людей?
Чес глянул на него и добродушно усмехнулся.
— Смотря с какой стороны они должны быть нормальны… — Константин посмотрел на него даже умоляюще, будто прося не говорить о сложных заумных вещах и теории относительности; парень прекрасно понял и, мелко кивнув, продолжил: — Ладно. Я просто не знаю, Джон… но я верю. Как и всегда. Они наверняка сидят все преспокойненько там и судачат о чём-нибудь насущном…
— Тебе не надоело? Верить? — Константин пристально заглянул в его глаза и лишь хмыкнул спокойному равнодушию в них, уже узнав ответ. — Это ужасно глупо.
— Пусть, — он кивнул. — Но мне нужна вера. И если я перестану верить в такую дребедень, как скорейшее нахождение людей, то и разочаруюсь в куда более важных вещах… оно так само пойдёт. Поэтому дай глупому ребёнку наиграться в своей песочнице.
Джон не стал спорить с этим чудаком и лишь кивнул; может, и в действительности не стоит мешать ему играться. Хотя это было странно… Но, с другой стороны, Чес имеет свою какую-никакую опору, ведь верить во что-то хорошее так основательно — уже огромный стимул; ему, бывшему циничному экзорцисту, такое всегда казалось глупостью, но в тот момент он начал сомневаться в самом себе, в своих домыслах и правилах. Может, и правда глупо, что он ни во что не верит: его легко, получается, сбить, даже совсем просто внушить, что он не прав, и пошатнуть веру в себя, что сейчас и происходило. Джон опять не знал, опять задумчиво качал головой и обещал разобраться в каком-нибудь прошлом, но только, естественно, не сегодня и не сейчас; просто он опять немножко завидовал. Порой ему хотелось стать таким же наивным мальчишкой, так же верить чему-то/кому-то и быть уверенным в своих мыслях насчёт этого; однако полное дерьма прошлое не позволяло ему так просто и наивно скатываться в ряды таких чудиков, как Чес, потому что теперь, с его нынешней точки зрения, их «религия» была более чем глупой.
Они оба чувствовали себя жутко измотанными; не пробил ещё и полдень, а они готовы были свалиться без сил на месте и больше не вставать — да, теперь деньки выдавались намного динамичнее, чем раньше. Но всё-таки они шли, порой с трудом переставляя ноги по вспученному асфальту, и старались не спотыкаться о вечные глыбы и камни и не смотреть вперёд или, в особенности, назад, чтобы не натолкнуться взглядом на унылый пейзаж, на страшную тишь — этим утром даже привычные корабли не летали. Может, здесь уже и бомбить нечего и всех людей абсолютно забрали? Джон бы и думал так, если б не мысль о том, что они в принципе не могут быть с Креймером оригиналами — чтоб так везло, да ещё и за бесплатно!.. ага, как же! С этим было давно и всё понятно.
Они шагали по дороге, конец которой должен был неточно, но упираться куда-то в сторону деревень, но будет ли то Ред-Хиллом или Сантрес-Ранчо-Парк — неизвестно. И вообще, кто знает, а может, там их поджидает огненно-холодная пустыня из чёрных, ещё тлеющих или уже остывших углей? Джон временами впадал в глубокую, но скрытую панику: а что, если и правда они одни, а выжившие люди уже давно собрались и уехали куда подальше, скрылись под землёй, нашли безопасное место и уже разработали план, как если не остановить, то спасти остатки жизни на Земле? И только они с Чесом, так хорошо спасаемые судьбой в первые ужасные дни, теперь отделились от них далеко-далеко и их судьба сейчас… предрешена? Ах, или кто-то собирался подыхать не так давно?.. Джон уже ненавидел себя вчера… теперь, надеемся, стало понятно, как ему было тяжко с самим собой и этой ненавистью, уже наступавшей ему на пятки; а что, если вконец разочаруется в себе? На это у Креймера был бы ответ, а у него — ноль.