— Через месяц почти. Двадцать четвёртого декабря, — Джон не сказать, что не помнил эту дату совсем, догадывался, что вот уже скоро, в декабре, но число из головы вылетело.
— И сколько же тебе будет? — вдруг задался он вопросом, поморщившись.
— Удивительно, но двадцать четыре. Двадцать четвёртого декабря. Совпадение, не правда ли? — усмехнулся, будто и сам только поняв это жалкое сходство. Джон видел его лёгкое, даже радостное удивление, а где-то внутри себя чувствовал свинцовый осадок из тех тысяча двухсот семидесяти семи дней (это примерно, конечно), в которые он не видел Чеса, пропустил всё из его жизни, разъединился с ним до конца, отодвинул его подальше и, наконец, старался зарывать в памяти глубже, как когда-то видел издали, как зарывают его могилу. Джон помнил тот миг, когда ещё хотел подойти ближе и посмотреть, но вскоре развернулся и ушёл с кладбища, с похорон, не дождавшись их начала, а пришёл потом после, с Анджелой, и положил на его могилу зажигалку, впрочем, даже не догадываясь, что его парнишку сейчас где-то откачивают, а не возносят ему нимб на голову. Те воспоминания были так ярки, что прозвучавшая цифра о возрасте Чеса неприятно всколыхнула всё внутри; казалось, будто вот, только вчера или на прошлой недели они пытались сохранить то хрупкое равновесие между мирами, Чесу только-только исполнилось двадцать, и его голос ещё не лишился задорных ноток, а характер — всклоченности и юношеского максимализма. А теперь — оп! — и двадцать четыре; возраст серьёзный, уже не включающий в себя то, что ещё разрешалось в двадцать.
Как никогда Джон ощутил только сейчас, что такое три года, каковы они в реальности, а не в сухой статистике и как быстро сыпятся его иллюзии, ранее подогреваемые отсутствием опровергающих фактов; впрочем, на что он надеялся? Сейчас Джон скажет, что, конечно же, ни на что, но на деле он каким-то чудесным способом хотел, чтобы цифра на календаре оказалась лишь внешним прикрытием, а на деле прошло три, ну, максимум шесть месяцев, не больше, чтобы они остались прежними, может, немного циничными (хотя куда больше?), но теми же. Однако — никак.
— А тебе… — Чес поморщился, вспоминая, — если не ошибаюсь, тридцать… четыре?
— Пять.
— Ох, почти угадал! — он усмехнулся, но усмешка быстро пропала с его лица. — Знаешь, а я… не праздновал свои дни рождения. Просто забывал и, возможно, вспоминал только с первым звонившим меня поздравлять, — он пожал плечами. — Не хотелось, и я даже не помню почему… словно всё не то, да и зачем… отмечать? По крайней мере, мне так казалось…
Джон слышал, как каждое слово с пронзительным визгом прожигало его сердце; почему? Потому что правда, только правда может так жечь. Он ведь и сам… не праздновал. Никогда. Кейт заставляла, да и дочка лепетала какие-то поздравления, и он не мог отказывать, но сам скорее сворачивал празднование и чувствовал себя отвратительно в этот день, а ещё хуже, когда получал подарки.
Они шли по совершенно пустой и разрушенной улице, между домами и дырами в стенах гудел ветер; было холодно для Ирвайна, и Джон, поёжившись, глянул на Чеса; тот шёл с какой-то грустной полуулыбкой на губах, будто совсем забыв про него. Вопрос, такой банальный, подкатил к горлу и теперь упирался в нёбо, перекрывая глотку и заставляя задыхаться; Константин заговорил:
— Чес, ты ведь… не был счастлив? Тогда? — Чес очнулся и удивлённо посмотрел на него, потом задумался и хмыкнул. Джон только после того, как задал, понял, что в жизни ничего бредовее не спрашивал, и уже хотел замять тему, как тот вполне серьёзно ответил — вот за что его Джон уважал, так это за то, что тот варился в том же котелке безумия, что и он.
— Счастлив? Нет! Было как-то тоскливо, одиноко… где моё прошлое и воспоминания? Пшик, улетели в воздух! — он всплеснул руками, показывая, как те исчезли. — Всё ушло! И столько раз я праздновал в прошлом дни рождения по-особенному, что сейчас мне казалось, будто я и не я, а какой-то другой человек, неудачный фильм про день рождения которого я смотрю. Там было всё такое, чего, возможно, не было в прошлом, но оно было сухим и искусственным, и я плевался и ушёл бы от экрана, если бы… не был им самим. Этим героем. Я счастлив стал только тогда, когда увидел тебя, ощутил, как ты куришь, ругаешься, покрываешься цинизмом… ты вернул меня туда.