Константин действительно даже не предполагал, почему Чес от него ушёл и куда мог направиться, но скрепя сердце обрисовал зону поисков радиусом в два километра, не больше. Это не больше как-то жалко перехватывало ему дыхание, заставляло глотать что-то, наверное, сожаление и ступать быстрее, быстрее, не думая о том, почему… Джон понял, что нужно искать, возможно, дальше намеченного, выматывать себя, почти бежать, задыхаться от жажды и слушать урчание голодного живота, но только, Господи, только не думать! Он решил изнурить себя до такого состояния, в котором бы просто бездыханно упал на землю и не вставал бы часа два; но теперь — только бежать и надрывать глотку.
Он пошёл в диагональ вниз, решив обойти как бы по кругу около магазина, только тщательно осматривая каждое здание и каждый переулок, что оказалось задачей несложной, но рутинной. Не прошло и двадцати минут, а голос почти сорвался — Джон долго корил себя за это потом; однако, несмотря на усталость, боль во всём теле и просто взрыв в голове, он шёл и негромко, хрипло звал Чеса. Он повторял это имя: сначала оно не вызывало ничего, потом отвращение, тошноту, затем вдруг какое-то помутнение, как будто в часто повторяемом сочетании слов ты вдруг находишь новые созвучия, новый какой-то смысл и сам дивишься этому, и в конце — равнодушие пополам с горечью; то есть, он пришёл к исходной точке.
Вокруг был только один пейзаж, какой-то уже изрядно надоевший, будто в театре кто-то забыл сменить декорации, хотя уж давно играли другую сцену. Джон, забираясь через уцелевшее окно в чудом не упавший дом, подумал тогда, что его план бесполезнее некуда: ведь Чес, даже если и ходил здесь (в чём он крупно сомневался), то мог запросто не пересечься с бывшим клиентом по его пути, ибо радиус поисков огромный, а скорость у них обоих — маленькая… Константин понял всю ничтожность своей идеи, но отказаться по-любому бы не смог. Он со стыдом и отвращением понял, что надеялся… надеялся сильно, ярко, как никогда в своей жизни на то, что всё закончится хорошо и что нужно просто продолжать искать. Он просто решил на тот маленький период… стать Чесом, стать таким же верящим в лучшее человеком, чтобы совсем не сойти с ума и чтобы потом говорить, что это точно не он так страстно верил во всю эту ахинею.
Но с каждым десятком минут поисков его надежды ставились под огромное сомнение; Джон ходил, бежал, проверял все возможные закутки и развалины, звал, просил, даже умолял, заново возвращался назад, чтобы проверить, не появился ли он случайно там, но нигде ничего не было. Боль в голове то ослабевала, то усиливалась, и он не мог сказать, с чем точно это было связано. Когда сел на мнимый отдых на пять минут, из которых на деле отсидел только две, решил съесть банку консервов, чтобы где-нибудь не упасть в обморок от голода, но — удивительно — сегодня даже кусок не пропихнулся в горло. Константину пришлось приложить усилий, чтобы разжевать один и проглотить, а остальное не проходило: точно бы встало комом посреди горла.
Живот заныл от полуголода и уже надоевших консервов; Джон заставил себя встать и идти, ступать дальше, передвигая ногу за ногой вперёд, а потом бежать, но лишь бы не думать, не давать себе и лёгкой отвлечённой мысли о чём-нибудь… иначе — гибель. Если уже он не погиб…
А ведь чувство того, что он медленно, но верно погружается в пучину гибели, становилось сильнее… Если не из-за мыслей и не сейчас, то из-за чего-нибудь другого, только сильнее, и потом. И Джон теперь видел, что погибнет обязательно, без всяких исключений; другое дело — раньше или позже. Но время… какой от него толк, особенно сейчас? Он смотрел через каждые минут десять на свои часы, думая, что уже прошло довольно много времени, но каждый раз разочаровывался. Теперь этот скрупулёзный механизм он ненавидел всей душой и понимал, что больший от него толк был, если б он показывал не обычное время, а например, сколько осталось до полного и безотлагательного умопомешательства и гибели. Джон, механически оглядывая почти каждое здание и выкрикивая имя, задался этим вопросом: а действительно, сколько? Час? Десять часов? День? Неделя? Или всё ближе, чем кажется? А может, оно уж давно случилось? Теперь он был почему-то убеждён в этом.
Поначалу прочёсывать каждый клочок было сложно — Джон постоянно путался, забывал, был ли он здесь, и вновь возвращался, чтобы не упустить чего-нибудь. Но упускать, честно-то говоря, было нечего — только тишина нежно окутывала его по всему пути; и так тихо было вокруг, что казалось, будто он оглох. Но он проверял и видел, что всё в порядке; больше, конечно, проверял себя на предмет «не сошёл ли он с ума», если говорить откровенно. Потому что ходить одному по словно умершему городу, со вчерашнего дня не услышав и слова!.. Джон понял, что мучительно. Но ещё мучительнее стало другое…