Человек этот странный, совсем не такой, как представляла себе девушка без имени людей за большой водой, казался больным. Нет, одержимым. Будто внутри он держал рыболовный крючок. Может и мог его выпустить, но не хотел. И тянулся к рыбаку, тянулся, по собственной воле, находя в этом нечто полезное для себя.
Другой тоже был странным. Он молчал, глядя вперёд, почти не мигая. Он казался девушке без имени добрым. Ведь он… Нет… Не добрым. Она помнила, что это он убил троих чужаков. А потом ещё одного, перед тем, как сели в эту незнакомую лодку.
Девушка без имени пыталась объяснить себе этого человека и не могла. Большой и недвижимый — это признак ума, житейской мудрости. Но блёклые глаза, поникшие плечи, руки, сцепленные на коленях — так выглядели только люди, потерявшие всё, уставшие от себя и от жизни, отрёкшиеся от самой сути жизни. Так выглядела она сама — девушка без имени.
И тогда она поняла, что в большом теле существуют будто двое: один живой и сильный, а другой мёртвый и послушный. И всё сразу стало понятно. Другой победит. Ведь смерть побеждает всегда.
Девушка без имени не пыталась призвать огонь. Руки были связаны за спиной, на шее — тугая верёвка, второй конец которой опоясывал худого человека. Девушка без имени не хотела за большую воду, не есть, не пить, не жить, не умирать. Желания будто смыло приливом, оставив зализанный берег безмолвной пустоты.
Пустой берег. Серый берег. Песок? Нет. Ведь не видно крокодильих гнёзд. Галька. Мелкая серая галька. Девушка без имени неспешно шла по пустынному берегу внутри себя, не ища никого, не зовя. Просто шла…
… А лодка плыла между берегом и обломками кораблей на юг. Никто не мог видеть лодку с моря, ведь как только земля после ночного буйства стихии остыла, поднялся мираж, и там, где догорали пальмы, где высилась груда тел, где металась одинокая женщина стаскивая на берег троих своих самых верных людей, всем виделись лазурные воды с резкими полосами солнечных бликов.
Девушка без имени шла по серому пляжу, прикрывая глаза ладонью. Но вот что-то шевельнулось на границе видимости. Белое и длинное. Оно было таким реальным, что девушка подскочила, раскрыв широко глаза, и воскликнула:
— О, мудрый Чуирококо, ты пробрался в мои сны! Ты желаешь направить меня, хоть я тебя и покинула?..
Договорить она не успела. Рывок верёвки на шее бросил девушку к ногам худого человека. Никто не понял речей девушки, но большой человек вдруг встал и взялся за весло. Он медленно направил лодку вдоль берега. По днищу то и дело скрежетали камешки, возможно рифы. Девушка без имени прижалась ухом к тёплым, пахнущим незнакомо шершавым доскам лодки, вслушиваясь в говор вод. И вернулся берег, и белый крокодил был там, глядя на последнюю из племени его острова равнодушными красными глазами.
— Мамы долго нет, — Нгъянурочаче перевесился через борт, глядя туда, где ещё недавно был остров.
— Кровью пахнет. Дурно пахнет, — Джанпришьюрайя коснулся кончиком хвоста спины брата, указывая вправо, где мираж только-только начал затягивать обожжённые пальмы. — Чуешь?
— Кровь перемещается, — заметил Нуро, попробовав воздух раздвоенным языком. — Папина кровь.
— Мама будет ругаться, что ты его так называешь, — фыркнул Джан.
Почти сразу, как Данхо появился в их команде, он сблизился с той, кто однажды спасла их. И потому, не желая других имён и званий, они обращались к тому, кто был старше их всего на три года, как «папа». Данхо это даже нравилось. Он не упускал случая поговорить со своими великовозрастными «детишками», никогда не ругался с мамой, и вообще его все любили. Вот только запах папы изменился после вчерашнего вечера.
Также было и три года назад, когда долго гостили на плавучем рынке.