Темно, рань еще, но спать уже не хотелось. Обхватив себя за колени, княжья дочь села ожидать новый день.
– Понравился, много о себе воображает. Просто завидно стало, как у него со старухой бороться получается, да и только. А кабы у меня такое войско за спиной стояло, так и я б ее прижать смогла. А когда у тебя и двух десятков ратных нет, пойди повоюй.
– Заноси, заноси сюда! Уронишь, дурень! – полетел снизу знакомый капризный голосок.
Дарена поспешила спуститься и ахнула – сенная подклеть была заставлена узлами и коробами, холопы двигали их с места на место, а посередине этого «торга» стояли Матрена и… Соломония!
– Я тоже решила от них уйти, – вздернула курносый носик княжна, – у вас поживу, коли не выгоните.
– Выгнать-то не выгоним, – сокрушенно покачала головой хозяйка, – да что я княгине Евпраксии скажу?
– А ничего ей не говори. Слыхали, что они с матушкой учудили? Меня за ушкуйника отдать, мня, княжну, за этого! – Соломония возмущенно всплеснула руками. – Ну, ладно бабка, она всегда вкруг братцев прыгала – княжичи, продолжатели рода, а я так, вроде как рядом, но матушка! Могла бы заступиться, слово свое сказать, так нет же, и заступиться не захотела.
Соломония стряхнула набежавшую слезу, но вслед за ней выплыли две, потом еще.
– Ну, будет, будет, Солоша, – мягко проговорила Дарена, обнимая племянницу за плечи.
– Дареша, что мне делать, что? – уже не стесняясь, разрыдалась у нее на груди Соломония. – Я руки на себя наложу, ей Богу.
– Ты что такое говоришь, дурная?! – встряхнула ее Дарена.
– Вот видишь, – с укором проговорила Матрена, намекая, что Дарена могла бы решить все беды Соломонии.
– Боюсь я его, до дрожи боюсь, – уже совсем тихо прошептала княжна.
– Да не съест, – усмехнулась Матрена.
Дверь распахнулась с каким-то особым оглушительным скрипом. Все разом вздрогнули.
– Али так оскудела, что петли нечем смазать? – в комнату, опираясь на посох, зашла сама княгиня Евпраксия.
Солмония испуганно вскрикнула и спряталась за спиной Дарены. Матрена поспешила поклониться, Дарена осталась стоять столбом, вчерашние обиды не давали склониться. Гордыня? Зато будет в чем каяться на исповеди у батюшки Патрикея.
– Домой собирайтесь… обе, – устало проговорила Евпраксия, без тени раздражения. – Прости за вчерашнее, – неожиданно смиренным голосом обратилась она к Дарене, – находник этот, аспид, колыхнул, а тебе досталось.
Вот это да! Сама грозная княгиня прощения просит! Дарена слышала и не верила.
– И еще, благодарствую, что не пожалела для сына моего добра, я про то не забуду, – совсем уж расщедрилась Евпраксия. – Домой пошли, – снова позвала она, – там решать будем, как дальше быть.
А вот действительно, как теперь Дарене быть? Если бы Евпраксия орала, грозила, топала ногами, то можно было упереться, настоять на своем, ну не силой же она ее на княжий двор потащила бы? А что противопоставить этому убийственному смирению? Дарью загнали в угол, и она, ненавидя себя за слабость, все же согласилась вернуться.
«А как бы сейчас ей ответил Микула? Тьфу, с чего это чужак вдруг Микулой стал!»