Поднимаю взгляд, и мои глаза мгновенно замечают темную массу, парящую на трибунах.
Это не более чем безликий черный контур, утопающий в белом тумане, но он предстает передо мной как зловещий призрак.
Когда я подхожу немного ближе, видимость проясняется, и я вижу его. Туман расступается перед его большим телом, как будто он подчиняет его своей воле.
Он все еще достаточно далеко от меня, чтобы я не могла разглядеть выражение его лица, но я вижу, что он промокший.
Вода стекает с него волнами, а не ручейками.
Он, должно быть, стоял там какое-то время, чтобы так промокнуть.
Я знаю, что он, должно быть, недоволен, и все же у него все еще эта приводящая в бешенство вездесущая ухмылка на лице.
Та, которая находится где-то между довольством и ленивой наглостью и не имеет права заставлять мою нижнюю часть живота сжиматься так, как это происходит.
Он пришел сюда только для того, чтобы позлорадствовать?
Ранее он был прав. Хоули обыграла меня один на один, лишила меня верного гола и похоронила нас безопасным голом для них.
Он знал сильные стороны игрока, с которым никогда бы не столкнулся, в отличие от меня.
Раздражение на себя проявляется как гнев, направленный на него. Я открываю рот, чтобы что-нибудь крикнуть ему, но он разворачивается на каблуках и уходит, оставляя меня ошеломленной позади.
Дважды за сегодняшний день он был тем, кто уходил от разговора. Это в два раза больше, чем он когда-либо делал раньше.
Я должна быть взволнована тем, что он отступает и теряет интерес.
И, очевидно, так и есть.
Потому что Нера была права, и похоже, что ему становится скучно и, вероятно, он хочет перейти к более интересной цели.
Но крошечная, бесконечно малая часть моего желудка скручивается при этой мысли.

Возвращаясь в Загон, я вхожу прямо в дверь нашей квартиры и позволяю себе упасть лицом на диван, на глазах у Неры и Сикстайн.