Удивительно, насколько темно, когда вы выезжаете из города, и нет никакого окружающего освещения, чтобы отбросить какие-нибудь тени. Понятия не имею, в каком направлении мне следует двигаться, если я хочу найти школу.
— Нет, — огрызается Джереми. — Не уходи никуда. Ты только сломаешь свою гребаную шею. Просто подожди.
Его отношение чертовски дерьмовое, но в некотором роде забавное. Мне нравится, как мужчина щедро разбрасывает слово «гребаный».
«Он также довольно сексуален, тебе не кажется?» — комментирует голос в моей голове. Голос Рейчел.
Я тихо смеюсь себе под нос, во мне поднимается волна печали; это именно то, что она прошептала бы мне на ухо, если бы была здесь. И да, ворчливый Джереми довольно сексуален. Он привязывает самолет, как будто это лодка, и снова хватает мои сумки, спеша вдоль причала к твердой земле. В конце причала нас ждет гольф-кар. Я подумываю о том, чтобы спросить Джереми, нельзя ли мне погонять, но не думаю, что его вспыльчивый нрав сейчас может воспринять шутку.
Мужчина пыхтит, бормоча что-то себе под нос, взбираясь на холм и пересекая огромное поле. Мы резко поворачиваем, гольф-кар опасно накренился, а затем…
Вау.
На фотографиях Рейчел это место выглядело впечатляюще. Величественно. Но даже в темноте это нечто гораздо большее. Академия «Туссен» огромна. Внутри здания горит только один свет — над тем, что выглядит как входная дверь, под большим навесом. Остальная часть здания с его резными каменными перемычками, фронтонами и парапетами представляет собой шедевр викторианской эпохи. Плющ обвивает восточное крыло здания, его усики плотно цепляются за каменную кладку. Западное крыло образовано колоннадой, монолитными колоннами, усеивающими крыльцо, семь, восемь, девять… нет, десять чудовищных каменных цилиндров, высотой в семь этажей, доходящих до замысловатого железного гребня, который тянется по всей длине парапета длиной в пятьдесят футов. Гигантский купол занимает почетное место на вершине всего этого, его панели из чеканного золота почему-то яркие и великолепные, даже без отражающегося от них солнечного света.
— Ох… боже мой, — выдыхаю я.
— Да, да, да. Это великолепно. Пошли. Мне нужно, чтобы ты зарегистрировалась, чтобы я мог пойти домой, — Джереми снова забрал мои сумки. Он уже на полпути вверх по истертым каменным ступеням, ведущим ко входу, прежде чем я вылезаю из гольф-кара.
Каким-то образом мгновение спустя у меня в руках оказывается блокнот. Я записываю свое имя в реестр. Зажав фонарик в зубах, неся по сумке в каждой руке, Джереми ведет меня по длинному, извилистому, темному коридору, предупреждая, чтобы я ни к чему не прикасалась, а затем ведет вверх по лестнице. Один пролет, потом еще один. Я мало что вижу в узком луче света, отбрасываемом фонариком, но чувствую, какой мягкий ковер под ногами. Чувствую запах пчелиного воска и слабый намек на что-то цветочное и чистое. Тишина почти раздавливает меня.
Джереми сворачивает направо, спеша по широкому коридору, жестом предлагая мне поторопиться и следовать за ним.
— Где все? — шепчу я.
— А как ты думаешь, где они, черт возьми? Все спят.
— Но еще же слишком рано…
— Ха! Сейчас, блять, два часа ночи! Как думаешь, почему я так отчаянно нуждаюсь в своей постели?
Он лжет. Быть такого не может.
— Но были сумерки. По-настоящему стемнело только тогда, когда мы ждали тебя.
Джереми резко останавливается и бросает мои сумки.
— Это здесь. «Секвойя» 13. Завтрак подается в шесть тридцать. Поскольку ты в «Секвойе», то идешь в комнату «Секвойи» для переклички, — делает вдох Джереми, оценивая меня очень проницательными, очень голубыми глазами. — Сумерки здесь субъективны, Принцесса. Иногда темнеет в четыре. Иногда вовсе не темнеет. Зависит от времени года и освещения.
— Освещения?