— Конечно, нет, хотя я рассчитываю, что ты будешь проявлять осмотрительность. Теперь, когда мы женаты, наши отношения будут у всех на виду, и, как я уже упоминал, у меня есть репутация. Этот город меньше, чем кажется, а слухи распространяются быстро.
— Поняла.
Он возвращается к своему компьютеру.
— Я попрошу Мейсона, чтобы на следующей неделе он разместил в «Таймс» объявление о нашей свадьбе.
Хочется задать еще миллион вопросов — об объявлении, о его ожиданиях от меня, о договоренности, которую мы заключили, чтобы я продолжала жить здесь, — но я чувствую, что время для меня у Уолта закончилось, и ухожу к выходу из кабинета.
— Элизабет, — останавливает он меня на пороге.
Я оглядываюсь через плечо.
— Спасибо за завтрак.
Я улыбаюсь, после чего выхожу в коридор, приятно удивленная тем, как прошел разговор. Я бы не сказала, что Уолт принял меня как-то особо тепло, но он хотя бы ответил на мои вопросы, и теперь я больше не чувствую, будто иду по минному полю. Ладно… чувствую, но уже не так сильно.
Прибравшись на кухне, я возвращаюсь в библиотеку — уже предвкушая, как проведу там весь день. Заворачиваю за угол и, зайдя внутрь, вновь удивляюсь тому, что за ночь Уолт многое там изменил.
Я ошеломлена. Перемены немаленькие. Потребовалась бы целая команда людей, чтобы все это провернуть. Ни диванов, ни журнального столика теперь нет. Сняты и тяжелые шторы, чтобы в комнату проникал естественный свет. Мой маленький стол и стул остались на месте, но виниловое покрытие на полу стало в пять раз больше, и теперь у меня гораздо больше пространства для работы.
Однако самым примечательным является новый мольберт — и не просто мольберт. Я сразу узнаю фирму «Abiquiu Deluxe», потому что мечтала о мольберте их производства вот уже… лет, наверное, десять. Такие мольберты стояли в студиях у некоторых моих профессоров в RISD, и я пускала на них слюни при каждом удобном случае. Вместо того, чтобы стоять, напрягая спину, сгорбившись над столом, я смогу закреплять холст на нужной мне высоте и регулировать его наклон. Если держать холст вертикально, то излишки пастели будут падать и собираться на подносе мольберта, а не размазываться по рисунку.
Это «рендж-ровер» среди мольбертов, и, если честно, я готова расплакаться.
Не думая, я выскакиваю в коридор и бегу к кабинету Уолта. Дверь все еще открыта. Уолт разговаривает по телефону, он уже занят, но мне все равно. Я сжимаю ладони и одними губами произношу:
— Спасибо! Спасибо! Спасибо! — И подпрыгиваю от радости.
Он кивает — клянусь, на его лице тоже мелькает проблеск улыбки, — и я убегаю обратно в библиотеку.
Весь день я работаю и через стену слышу, как Уолт разговаривает по телефону и печатает на клавиатуре. Его слов не разобрать, но мне нравится это напоминание о том, что он здесь, в одной квартире со мной. Я и не подозревала, насколько одинокой была в последние несколько дней — в последние несколько, черт возьми, лет.
В колледже у меня было мало друзей. В самом начале кто-то узнал, кто я и из какого семейства, и это отдалило меня от однокурсников. Они решили, будто я заносчивый сноб, родившийся с серебряной ложкой во рту, и не было смысла пытаться им объяснить, что хоть я и выросла в мире богатых, но не совсем принадлежу ему. Они считали, что их места в престижном арт-колледже заработаны честным трудом, а мое просто подарено. Поэтому на мои работы всегда смотрели критически, и мне постоянно приходилось доказывать, что я чего-то стою, и работать как можно усерднее.
Меня в целом устраивало это вынужденное одиночество — так я могла полностью сосредоточиться на искусстве. За пять с половиной лет колледжа я добилась большого прогресса, отточила свою уникальную технику и нащупала собственный стиль. В моих пастельных полотнах появилась индивидуальность, и теперь, когда я закончила колледж — на семестр раньше, чем большинство однокурников, — можно было начать совершенствовать этот стиль и попробовать закрепиться в перенасыщенном мире искусства Нью-Йорка.
В субботу наши с Уолтом пути больше не пересекаются — что странно, учитывая нашу близость друг к другу. Обедая на кухне, я нервничаю и поглядываю на дверь в ожидании, что появится он, но он не выходит из кабинета. Вечером, пока я перед сном умываюсь, слышу, как подъезжает и затем отъезжает лифт. А возвращается Уолт только на следующий день, ближе к полудню.
Сидя у телевизора, я напрягаю слух, пытаясь определить, в мою сторону он идет или нет, но через десять минут чувствую себя глупо и снова переключаю внимание на экран.
Час спустя хлопает дверь, и Уолт снова уходит. Видимо, чаще всего мы с ним будем как два корабля, проплывающие мимо друг друга в ночи. Интересно, зачем ему такая большая квартира, если в большинство ее комнат он почти не заходит? Ему, наверное, было бы неплохо и в маленьких апартаментах, если б там было место для его стола и костюмов.