В спальне я бросил скомканную рубашку на стул и забрался в кровать, не снимая штанов. Глаза болели. Я снял часы и швырнул их на тумбочку.
Елизарова бесила. Желание полапать ее за жопу было настолько сильным, что я, лежа на спине, засунул руки под себя. Сон не шел. В полудреме мне чудилось, что я стираю с лица следы красной помады.
Глава 2
— Эмиссар! Эмиссар, мать твою, очнись, ты спишь в картошке, а я хочу ее сожрать.
Цареградский нынче был в ударе. Поднялся из-за стола под бодрое урчание желудков и начал поучать. Поучал-поучал, пока Разумовская не заткнула. Болтал про то, что Ведъютанты активизировались, и что все должны быть осторожными. Особенно инквизы.
Короче, я заснул на пустой тарелке. А проснулся, когда еду уже воплотили, и теперь она вкусно пахла.
— Ты почему меня не разбудил? — я взбесился, вытряхивая из-за шиворота картошку.
— Я пытался, тряс тебя, — пожал плечами Псарь. — Ты ответил «соси» и продолжил храпеть.
— Мне снилась Елизарова, — я не стал вдаваться в подробности.
— Поняфно, — просто отозвался Гордей с набитым ртом. — Вдул ей во сне, ну, скажи?
— Жри, пока горячо, — посоветовал я и завертел башкой.
К чему был этот сон, я так и не догнал, но вел я себя там, во сне, как распоследний мазохист.
— Это ты зря, — мудро заметил Хьюстон, — сны с пятницы на субботу вещими бывают.
И они с Псарем загоготали, пугнув пару первокурсниц.
Набив животы до отвала, мы отправились восвояси. Рома повел новеньких по многочисленным лестницам — проходить тесты перед регистрацией на факультеты, а мы с Гордеем и Лехой пошли коротким путем. Елизарова сидела на подоконнике, обхватив ногами придурка Корсакова, и сосалась с ним. Не будь они одеты, я заподозрил бы секс. Еще я заподозрил, что Хьюстон не соврал насчет снов.
— О, а чего это вы не в постели? — задав вопрос, я тут же понял, как двусмысленно и как тупо он прозвучал. А еще понял, что уже задавал его.
— Здесь удобнее, — Елизарова тоже это поняла. Она вытерла губы тыльной стороной ладони и спрыгнула на пол. Корсаков, перемазанный помадой, лишь ухмыльнулся и поправил новенькую повязку. Крепкого телосложения, но не полный, он выглядел старше своих лет. Совсем взрослым. — А вот вы почему не в постелях?
— Не твое дело, — грубо отрезал я. — Ты гляди, жопу не простуди, Елизарова, а то продует, язвами покроешься.
— Твоими молитвами, — кисло улыбнулась она и скрестила руки на груди.
— Свали уже, Исаев, — нетерпеливо высказался Корсаков и палочкой указал на картину, скрывавшую потайную дверь.
Я прошел мимо, задев его плечом, и с отвращением бросил на ходу:
— Счастливо оставаться, голубки.
Они бесили меня оба, просто так, безо всякой причины. Хотя у Корсакова форма носа уродская — бесит. А у Елизаровой веснушки. Бесят.
Бесят.
***
Два месяца прошло, а Елизарова не переставала меня бесить.
— Профессор, у Исаева ошибка в формуле! — Елизарова подняла руку и завопила на весь кабинет.
Зубы скрипнули. Мне почти удалось усыпить внимание Селиверстова, домашнее задание я не готовил и импровизировал на ходу. У меня непременно получилось бы, не будь в аудитории Веснушки Елизаровой.
— Можно я буду звать тебя Мозг, Елизарова? Ты же им думаешь. Все думаешь-думаешь, учишься-учишься, бедняга, голова скоро лопнет и волосы дыбом встанут, — получив «Удовлетворительно», я старательно вымещал на ней досаду: шагал рядом с Елизаровой и дергал то за рукав, то за волосы. Злился я отнюдь не из-за оценки, а из-за того, что трюк не прокатил.
— Да, Исаев, а я тебя буду звать Член. По той же причине.
— Не обязательно было сдавать меня Селиверстову, — я развернулся и встал в дверях, не пропуская Елизарову в аудиторию. — Пять юнтаров за вход. Можно натурой.
— Только не плачь, Исаев, вот такая я подлая. Привыкай и свали с дороги.
— Пять юнтаров, Елизарова, — поддразнил я. — Как там Корсаков поживает, кстати?
— Любит меня, — Елизарова задрала нос и махнула косами.
Я презрительно скривился.