Настоящая Анжелка вздрогнула — никогда… Никогда не подозревала, что может смотреть так… холодно и презрительно!
Та, другая, взирала на эту свысока, считая еë своей, не заслуживающей внимания, бракованной копией.
— Точно, глюки, — успела подумать, прежде чем тëмное пятно полностью поглотило отражение, и на его месте появилась… Оксана?!
Девушка затравленно обернулась, лихорадочно придумывая правдоподобную отмазку, но позади никого не было, а из коридора донеслись звуки шагов и Оксанино простуженное покашливание.
Облегчëнно вздохнув, медленно повернулась обратно.
Зеркальная Оксана никуда не делась.
Серые глаза, словно ледяные копья, пронзали снисходительным презрением. Чувственные, слегка приоткрытые губы кривила вызывающая ухмылка, а руки сладострастно оглаживали обтянутые шикарным, кровавого цвета кружевным бельём, округлые бёдра, тонкую талию, упругую грудь…
Беспощадная, не терпящая возражений и не знающая угрызений совести. Хищница. Цирцея. Дьявол во плоти.
Анжелка явственно услышала грудной саркастический смех подруги, когда позади той возникла неясная фигура и сильные мужские руки нетерпеливо сорвали с девичьего тела бельë.
Через мгновение незнакомец прильнул к Оксане вплотную и стало видно его лицо…
Точëные резкие скулы и волнующая лëгкая небритость…
Где-то за окном гротескно пропела скрипка.
Это было слишком…
Анжелка не стала ждать окончания представления и пулей вылетела из комнаты, едва не сбив с ног настоящую, сопливую и хмурую Оксану. В руках которой парила чашка с травяным отваром.
— Ты чего, — удивилась подруга, оглядывая Анжелку с головы до ног, — ты что в этой комнате делала? Смотри, сейчас бабка выскочит и узнаем, почём в Одессе рубероид!
Анжелка, вдруг позабыв о намерении больше с Оксаной не разговаривать, соврала:
— Бегемот… Мне показалось, что он там…не может выйти…
— Да и хер бы по нём! — они вошли в свою комнату и Оксана, глядя как Анжелка, бросившись в постель, закутывается в одеяло, добавила, — ты плохо выглядишь. Слушай, может съедем отсюда? А? Не нравится мне здесь. Не знаю…такое чувство, будто кто-то постоянно наблюдает за нами и настораживает, что хозяйки не видно.
Анжелка тяжело вздохнула, но не удостоила ответом, лишь глубже зарывшись в подушку.
Словно в противовес сказанному к ним постучали.
— Д-да… — растерялась Оксана.
Дверь отворилась и девушка громко всхлипнула.
— Девочки, — раздался скрипучий голос бабы Ани, — может, кто-то из вас умеет делать уколы?
Анжелка обернулась и парализованно застыла — во мраке дверного проëма отчëтливо виднелась фигура хозяйки. Вокруг неë, как и там, в зеркале, клубился мрак, только теперь его прорезали ещё и багровые нити, словно пиявки присосавшиеся к абсолютно обнажëнному телу бабки.
Еë фигура, как в калейдоскопе, постоянно менялась.
То явственно обозначались по-старчески капризное, с признаками деменции лицо, отвисшие груди и сморщенный, опавший на лобок живот, а крючковатые пальцы мяли какой-то шуршащий целлофановый пакет. То вдруг являлась молодая, потрясающе красивая девушка с вьющимися до пят белокурыми волосами. Переливающиеся пряди словно жили своей жизнью и непрестанно змеились по длинным стройным ногам и гибкому стану. На губах играла блудливая улыбка. В руках она сжимала пульсирующее бордовой кровью живое сердце.
Неизменными у обеих оставались лишь глаза — живые и проницательные, равнодушные и жестокие.
Разного цвета.
Анжелке в голову пришла дурнейшая мысль, что всë это смахивает на дискотеку: стробоскоп есть, не хватает только музыки.
Она заворожëнно наблюдала за быстро сменяющими друг друга образами и прозевала миг, когда бабка оказалась в комнате. Мерцание картинок остановилось на отвратительной старухе.
Баба Аня стояла во всей “красе” рядом с кроватью, протягивала ей шуршащий пакет с ампулами и шприцами, и капризно шамкала:
— Давай же, детка, это будешь ты, — на этих словах хозяйка наклонилась, прикоснулась к руке Анжелки холодными и сырыми, как кладбищенская земля пальцами, и заглянула девушке в глаза.
Пластыря не было. Белок одного глаза был знакомо исчерчен тоненькими нитями гематомы.